— Если бы у вас были деньги, — продолжала она, — если бы у вас было, скажем, четыре миллиона ливров в течение трех лет, вы бы смогли решить свои проблемы, не созывая парламента?
— Вы полагаете, что Людовик заплатит…
— На условиях, о которых мы можем договориться…
Карл снял с колен свою болонку и простер к Луизе руку.
— Луиза, мой ангел-хранитель, — сказал он, — давайте поговорим об этих условиях.
До созыва следующего парламента Карл должен был ежегодно получать двести тысяч фунтов за соблюдение нейтралитета по отношению к политике Людовика на Европейском континенте. Карл увидел возможность править без парламента, в котором он нуждался в прошлом лишь для выделения денег, необходимых ему для управления страной.
Когда собрался новый парламент, у короля было непроницаемое выражение лица.
Он обратился к лорду-канцлеру с тем, чтобы тот объявил его предложение, и лорд-канцлер заявил, что парламент распускается.
Карл покинул палату лордов, которые были так ошеломлены, что даже не протестовали. Когда он позвал своего камердинера, чтобы тот помог ему переодеться, Карл смеялся.
— Ваше достоинство возросло по сравнению с тем, каким оно было еще четверть часа тому назад, — заметил он. — Лучше иметь одного короля, чем пятьсот.
Чуть погодя он продолжил начатое рассуждение со свойственным ему добрым юмором:
— Ибо, — говорил он, — я буду жить без парламентов, в крайнем случае созывая его лишь для утверждения каких-либо временных законоположений или новых законов для всеобщего блага страны, так как, слава Богу, дела мои теперь в таком прекрасном состоянии, что мне нет необходимости просить мой парламент утвердить мои доходы.
Вот так Карл, ставший подлинным правителем своей страны с помощью субсидий французского короля, решил не созывать парламент до конца своей жизни. И не созывал.
Вскоре он покончил с террором. Шафтсбери был заключен в Тауэр. Отса арестовали за устную клевету. Монмута тоже арестовали, хотя вскоре освободили. Шафтсбери бежал в Голландию. Жизнь постепенно возвращалась в мирное русло.
Глава 10
В доме неподалеку от Уайтхолла сидели за столом, сгрудившись, люди. Они переговаривались шепотом и изредка один из них, тихонько подкравшись к двери, открывал ее резко, но без шума, дабы удостовериться, что за дверью их никто не подслушивает. Во главе стола сидел высокий, красивый молодой человек, чьи глаза горели честолюбием. Монмут был уверен, что еще до конца года он станет королем Англии.
Он слушал разговоры о «рабстве»и «католицизме», от которых эти люди клялись навсегда избавить Англию. «Католицизм»и «рабство»— эти слова имели особое значение; первое слово обозначало герцога Йоркского, второе — короля.
Монмутом овладело беспокойство. Он ненавидел католицизм. Но рабство? Он не мог не думать о глазах, в которых сиял свет особой любви к нему, и он делал вид, что не понимает, о чем идет речь, когда говорили об унижении рабства.
Рамболд, один из главных конспираторов, говорил:
— Нет места более подходящего для нашей цели. Моя ферма Рай-хаус укреплена, как замок. Она расположена близко от дороги, сужающейся в этом месте так, что может проехать лишь одна карета. Когда рабство и католицизм проедут обратно в Лондон после скачек в Ньюмаркете, мы заблокируем проезд.
Полковник Джон Рамсей спросил:
— Мы можем опрокинуть телегу. Этого будет достаточно?
— Вполне. — Рамболд осмотрел сидящих за столом людей: Ричард Нелторп, Ричард Гуденаф, Джеме Бертон, Эдвард Уейд и много других — все как на подбор добропорядочные сельские жители; знать была представлена графом Эссекским, лордом Уильямом Расселом и Алгерноном Сиднеем.
Эссекс сказал:
— Мы будем держать наготове сорок вооруженных человек. Они быстро справятся со своей работой.
— А если случится осечка? — спросил капитан Уолкот, еще один из заговорщиков. — Что, если на помощь католицизму и рабству подоспеет охрана?
— Тогда, — ответил Рамболд, — мы можем отступить к Рай-хаусу. Как я уже говорил, ферма укреплена, как замок, и может выдержать осаду до той поры, пока будет сформировано новое правительство. Милорд Монмут остается в Лондоне.
— И, — вступил в разговор Сидней, — он должен будет лишь выйти к народу и провозгласить себя королем.
Все они смотрели на молодого герцога, но Монмут их не видел. Он вспоминал комнату в доме за границей, растрепанную и красивую женщину, на чью постель он, крошечный, забрался. Он вспоминал, как играл в солдатиков с ее конфетами, он представил себе приезд высокого человека, который подбросил его к потолку и подхватил, когда он летел вниз. Он вспомнил свой возбужденный смех, вспомнил это удивительное переживание — чувство глубокого волнения, когда тебя подбрасывают, и спокойную уверенность в том, что руки, поймавшие тебя, очень надежны.
И вот теперь они требуют, чтобы он способствовал убийству его доброго отца.
«Ты не смеешь этого!»— сказал ему его внутренний голос.
Но мысль о сверкающей короне и власти, право на которую приходит вместе с короной, не удавалось прогнать.
Карл зажил беззаботной жизнью.
Став менее энергичным, чем прежде, он оставил себе трех фавориток — и они его вполне устраивали. Была Луиза — и он никогда не забывал, что это совет Луизы и ее переговоры с французами обеспечили ему содержание, дающее возможность править без парламента, — и он считал ее своей женой. Именно Луиза принимала зарубежных гостей, так как она разбиралась в политике, чего никогда нельзя было сказать о Екатерине. Луиза считала себя королевой Англии и играла эту роль с таким самообладанием и уверенностью, что многие и на самом деле стали принимать ее за королеву. Теперь Луиза чувствовала себя так уверенно, что без колебаний оставила Англию, чтобы побывать у себя на родине. Там ее принимали, как королеву, потому что французский король даже больше короля Англии сознавал полезность ее услуг. Она потребовала права сидеть на табурете в присутствии королевы Франции — и это право было ей пожаловано. Людовик воздал ей большие почести, и повсюду ее принимали с величайшим уважением. Как всегда практическая, Луиза занялась тем, что мудро распорядилась огромным богатством, накопленным в Англии. Это и было настоящей причиной ее приезда во Францию. Странно устроена жизнь, но по приезде в Англию она была принята с большим почетом, чем когда бы то ни было раньше. Англичане, узнав о почтении, с которым за ее шпионскую деятельность отнесся к ней король Франции, теперь были готовы оказывать ей то уважение, в котором прежде всегда отказывали.
Еще была Гортензия — невозмутимо прекрасная, образованная, беззаботная, очень похожая характером на короля, — все еще самая красивая женщина в королевстве, ибо красота ее была такого свойства, что, казалось, ей ничто не может повредить; и хотя она непрерывно меняла любовников и до позднего времени сидела за карточным столом, все это она делала с таким спокойствием и безмятежностью, что ни малейших следов беспорядочной ее жизни не отражалось на ее лице с красивым овалом и совершенными чертами. Она была так прелестна, что в нее влюблялись мужчины всех возрастов. Даже ее собственный племянник, принц Евгений де Савой-Кариньян, влюбился в нее, когда посетил Лондон, и дрался из-за нее на дуэли с бароном де Байнером, сыном одного из генералов Густава-Адольфа; Байнер был убит на этой дуэли, и при дворе Версаля все удивлялись, что женщина, уже ставшая бабушкой, могла возбудить такую страсть в сердце юноши, бывшего вдобавок ее племянником. Но Гортензия продолжала спокойно играть в карты, менять любовников, изредка принимать короля; она не стремилась к власти, как Луиза; ее устраивало положение любовницы от случая к случаю, дававшее ей право менять любовников, когда ей заблагорассудится.
И еще была Нелл. Роль Нелл после некоторых раздумий Карл определил как роль матери-утешительницы. Именно к Нелл он шел и развлечься, и успокоиться. Нелл меньше других преследовала соображения выгоды в отношениях с Карлом. Нелл просто любила его, не всегда как любовника или короля, она понимала, что в нем, несмотря на его цинизм, осталось много мальчишеского, и была ему товарищем по развлечениям, она была его любовницей, когда он этого хотел, она была его отрадой и утешением, когда это было нужно.
Недавно он заложил камень в основание госпиталя в Челси, который должен быть приютом для беспомощных старых солдат и солдат-инвалидов; на это благотворительное дело его подвигла Нелл с сэром Стивенсом Фоксом, бывшим многие годы казначеем в армии. Он часто улыбался, вспоминая ее воодушевление и то, как она, увидев планы госпиталя, подготовленные Реном, сердито протестовала по поводу того, что госпиталь слишком мал. Затем, лукаво смеясь, она повернулась к королю.
— Я прошу ваше величество сделать его размером по крайней мере с мой носовой платок, — попросила она. Он тогда ответил:
