Наверное, решение сие полноводное охватило Феодосию слиянием вдалеке, в глубинах ея сознания, нескольких рек мыслей ее. Одна река была бескрайней, как родные ее земли, Русь. Все на Руси широко и неохватно — окиян ли сиверский, тайга на востоке или степь на юге. И, потому, наверное, розмыслы русичей не знают границ, уж как начнут мечтати, так за тысячи верст простирается мечта! Так и Феодосья, живи она в просвещенной Европе, где уж и телескоп был сотворен, и выяснено было, что земля вращается вкруг солнца, а вовсе оно на сферу хрустальную не приколочено золотыми гвоздиками, но земли тесные, застроены городами и мостами, наделены на клочки полей, не тот был бы у нея размах. Решила бы Феодосья сотворить крест крошечный, например, из земчузинок по шелку или из кружев, что плетутся в тиши не один год. Но, Феодосья была русского необъятного духу. И крест, потому, решила возвести невероятного размаха. Второй рекой ея мыслей была природа. Только православной жене, окутанной лесами, реками и полями, как нательной рубашкой, могла прийти мысля о кресте из цветов. Более материальная, баба евпропейская, заказала бы крест каменный. А муж ученый из западного монастыря задумал бы богоугодное сооружение техническое, на века. А что цветы? Завянут. И никто не вспомнит тебя через год, не то, что в веках. К счастью, Феодосья была напрочь лишена честолюбивых мыслей — запомниться али прославиться. Нет, задача ее была скромной — попасть в рай к Агеюшке с Истомой. Ну, а третья река ее мыслей наполнилась ночью, когда наблюдала она нощное небо.
Давно уж подметили ученые люди, что созерцание звездных сфер настраивает на поэтический лад, а так же на розмыслы о величии космоса и всего сущего мира, и о своем месте в этих бескрайних просторах. Вот и Феодосья была ошеломлена развергающейся кажинную ночь космической бездной. В девицах лицезреть нощное небо ей доводилось редко — ночами хоромы и двор Строгановых, как и всех тотьмичей, держался на запоре. В юродивых скиталась Феодосья в городе, где звезды были видны не столь отчетливо, ибо затмевало свет самых малых из них свечение города — отблески из окон, печных труб, факелов сторожей. И только в Лешаковом бору впервые увидела Феодосья все сферы небесные во всем их величии. Господи, сколько же светящихся огней было на небе! Иные сидели так густо, что сливались в серебряный туман. Иные мерцали… Другие меняли цвет на протяжении нескольких ночей. Были и такие, что двигались по небу! Эти, движущиеся звезды, особенно озадачили Феодосью. Либо, сие души умерших летают? Либо оторвались от хрустальной сферы и потому падают? А куда упадут? Или ангелы подхватят их и приколотят на место? А, ежели, души это, то можно ли к ним подлететь? Летают ведь птицы? Отчего человек не может? Что, как взлетела бы я молитвою и чудом на сферу и утащила бы Агеюшку назад в Тотьму? Мысль о том, возможно ли изготовить такое приспособление, чтоб улететь, долго занимала тотемскую астрономшу. Коли изготавливают инженеры, такие, как супруг ее Юда, устройства для погружения в глубины земные за соляным раствором, то нельзя ли возвыситься в глубины небесные? Отчасти из размышлений, как далеко расположена от земли ближайшая небесная сфера, Феодосья планировала сперва крест деревянный высоченный. Она тайно уповала, что сможет забраться по нему на небеса. Но потом все-таки здраво рассудила, что до сфер гораздо дальше, чем можно подняться с самой высокой колокольни или строения. Но, созерцание природы в самом загадочном и потрясающем воображение виде — млечный путь, кометы, астероиды, — все-таки подтолкнуло юную инженершу в возведению креста из другого прелепого Его творения — цветов. Не зря же в раю цветут цветы едемские! Цветы, а не соляные скважины там обустроены. Вот таким образом, из трех рек, омывающих ее душу, и зародился тот крест. Кто бы знал, сколь тяжел окажется он для Феодосьи… Тяжел не трудной работой по его обустройству, а тем, что последует за сей пахотой.
Сперва Феодосья выбрала место — на холме, одна сторона которого спускалась к реке, так что, если б не кусты ивы и космы чернушного лесочка, состоящего из тощих дерев осины, пологий спуск был бы виден из Тотьмы. Темная лесистая вершина сего холма, собственно, и покрывала чудскую деревню и места их идолопоклонства. Намеченное Феодосьей поле, поросшее крошечным подлеском, поднявшимся после лесного пожара, случившегося два лета назад, было перспективным и в том, что крест чудесный, освящая — своей несомненной божественной силой — подземельные сатанинские угодья, одновременно преграждал путь темным потокам, идущим под землей к реке и городу.
Облюбовав площадку, жена начертила вострой палочкой на бересте чертеж шестиконечного креста и произвела расчеты соотношений длин основания и двух перекладин — перпендикулярной к оси и наклонной. Расчеты Феодосья соизмерила с величинами поля, на котором планировалось творение. Но, сперва, ей пришлось сплести из травы длинные веревки. Это она делать умела, ибо не раз видала, как сие выполняли холопы. Отличие было в том, что веревки Феодосии должны были бысть зело длинными. Плелись оне не хитро, но требовали сноровки. Сперва Феодосья заготовила каменным топором колья. Затем соорудила из трех кольев — двух одинаковой длины и одного короче, как бы, огромный циркуль. От настоящего он отличался тем, что угол между двумя длинными кольями был постоянным — девяносто градусов, как угол в избе или соседние венцы колодца. Про прямые углы Феодосья знала раньше. До практического применения сих знаний дошла сейчас, своим умом. Этим угломером — расстояния в саженях она отмерить не могла, ибо не было у нее эталона длины — мерила. Но, главное, что угломер каждый шаг колом отмеривал одно и тоже расстояние. Так Феодосья наметила вершину креста, о чем и вбила колья. После она сплела веревки, которые нужны были, чтобы натянуть их вдоль границ креста, дабы его стороны были ровными и красивыми. Веревки плелись так: в развилку деревца вставила Феодосья палку, на нее был накинут пук длиной травы, закрепленной лыком к другой палке. Крутя одну из палок, Феодосья накладывала новые пучки сырой травы, и они завивались, довольно крепко спутываясь промеж собой в травяную веревку. Навив изрядную длину, жена скручивала веревку в кольца и складывала в колоду с водой, дабы она не высохла и не поломалась. Для сего понадобилось много травы, ну да, к счастью, этого добра было в изобилии. Когда сложилась длинная веревка, Феодосья с ее помощю проложила сторону креста, потом другую. Отмерянной мерой сделала стороны параллельными (хоть она этого слова и не знала). И всюду навбивала пограничные колья. Когда крест был намечен, Феодосья несколько дней проходила вдоль его границ с топором и снимала по границе полосу дерна, чтоб будущее сооружение приняло более четкие очертания. Каменным топором она прорубала дерн, с помощью толстого острого кола поднимала слой земли, прошитый кореньями трав, и отваливала его в сторону. Работала она с восхода солнца допоздна — благо начались сиверские белые ночи. Через седьмицу на холме прорисовался крест.
— Замежевала! — выдохнула Феодосья, когда стемнело, и виден стал млечный путь.
(О его природе Феодосья, в свое время, поинтересовалась у отца Логгина, на что батюшка разъяснил, что сие — испарения, поднимающиеся с земли. Навроде облака, пара, но скопившиеся в больших масштабах. А светится млечный путь, потому что в паре много воды, — дождинок, которые всегда отливают серебром).
Теперь Феодосия принялась корчевать с креста подлесок, поднявшийся после пожарища. Натянув на руки чуни из лосиных шкур, которые зимой надели ей на ноги чуди шахтные, жена колом, под который был подставлено полешко, поддевала маленькие елочки, едва достигавшие ей колен, под комель и, действуя, как рычагом, вырывала их из земли. Накорчевав кучу, Феодосья относила елочки в овраг и там прикапывала, планируя, что те прирастут. Ночью, перед тем, как идти в свою хижину для короткого сна, Феодосья поливала прикопанные елочки из туеса. На каждую елочку приходилась едва капля воды, но Феодосья здраво рассуждала, что, жить али умереть, зависит от воли Божьей. К счастью, в одну из ночей прошел обильный дождь, и до конца корчевки Феодосье не пришлось более ходить в овраг и поливать деревца из родника. Примерно еще через седьмицу крест стал песчано-коричневым с редкими клочьями зелени — Феодосья очистила его от ельника, изрядно разворотив всю поверхность. Оставляла она лишь цветы, которых было изрядно — кущами стоял Иван-чай, желтели купины лютиков, росли ромашки. Теперь Феодосья принялась методично, снизу вверх — от основания креста к вершине, засаживать его цветами. По всей округе на полянах жена выкапывала желтые кувшинки, алые маки, коих в те времена в Тотьме была тьма, голубые незабудки, белую пастушью сумку, синие колокольчики, мелкую красную гвоздику, дикие анютины глазки, розоватый львиный зев, лимонный венерин башмачок, пластами снимала ароматный лиловый чабрец, охапками — люпины. Все это жена клала на мешковину, сплетенную из крапивы (всем известно, что таковое рядно очень крепкое), и тащила, где волоком, где через плечо, на крест. В сухой день Феодосья поливала посадки, в сырой — сажала так, окропляя лишь молитвой. И настал тот день в середине лета, когда она вдруг уткнулась в дреколье, сторожившее самую вершину креста, и с удивлением и восторгом разогнула спину, чтобы лицезреть творение рук своих — цветущий крест! Феодосью охватил такой восторг, что она задохнулась. Не могла разверзнуть дыхательную жилу! Ей даже пришла в голову счастливая мысль, что наконец-то дарована ей смерть от удушья — в награду за подвиг во имя Господа. Но, к сожалению, дыхание через мгновенье наладилось, и в тот день в рай Феодосья не попала. Лишь нарыдалась от мучительного восторга за великолепный громадный крест, источавший в тишине, жаре и звоне летнего полудня сладкое благоухание. Последующие дни Феодосья рубила осинник, загораживающий крест от берега реки. Для сих целей у нее, к счастью, появился железный топор — ребятенок из чудей неожиданно принес его к Феодосьиной хижине. Жена рассмотрела сие, как добрый знак начала перехода идолопоклонников в лоно единобожия.
