– Но ведь ты не любишь ее… Ведь ты… любишь меня! – с невольной тоской вырвалось у нее.
Сергей сжался, как от удара, и, обхватив лобастую голову руками, долго молчал, пока слова, словно помимо воли, не стали вновь падать с его губ, мертвые и мертвящие:
– Во-первых, у нее нет, не может быть детей. А во-вторых… Она – мои рамки, понимаешь? – неожиданно горячо воскликнул он. – Она, только она, с ее русской половиной, может хоть как-то понять меня, и в то же время своей немецкой – ограничить, держать в узде, если хочешь. А ты… ты будешь делать из меня равноправного партнера, даже при том, что так ценишь мою дикость, и… – Сергей провел рукой сверху вниз по своей мятой одежде, – мои потные рубашки. Прости, я не хотел, по крайней мере, тебе не пришлось ничего говорить самой. Не плачь.
Кристель и не плакала, она смотрела, как кровавые лучи заливают царственные останки над темнеющим заливом и думала о том, как будет теперь жить в своей мужественной стране одна.
– Послушай, девочка моя, но ведь еще не вечер. Лучше сними с себя все и надень украшения.
Он медленно, бесстрастно помог ей освободиться от немногих одежд и сам надел браслет и клипсы. Теплое дерево мягко оттягивало мочки, ласково касалось шеи и запястья, темные волосы золотил закат. Как неживую, Сергей прислонил ее к сосне и сделал несколько шагов назад.
– Совсем ведьма, – задумчиво произнес он. – Совсем наша.
– Разве ваши бывают такие? – слабо улыбнулась Кристель. – Разве они не светловолосые и не голубоглазые?
– Есть Снегурочка, но есть и Купава, – серьезно ответил он. – Россия велика.
Кристель молчала, глядя на свою грудь, буйно пламеневшую в закатных лучах, и на маленькие ступни, невольно поджимавшиеся от прикосновений игл и сучков. Так прошла, казалось, вечность. Внезапно Сергей, упав на колени, прижался лицом к ее сомкнутым бедрам со странными, полузадушенными словами:
– Господи, какое счастье, что ты не русская и не литературная! Те давно бы уже испортили все какой-нибудь непременной цитатой. Кристель! Недосягаемая моя!
И жар лона передался ставшим нежными мужским губам.
* * *
Они вернулись в город, едва успев проскочить разводящиеся мосты; на прощание, сжимая лицо Кристель ладонями, грязными от велосипедной смазки и пропахшими собачьей шерстью, Сергей прошептал в гулкую бездонность ночного парадного:
– Не отчаивайся. Все будет хорошо.
Но Кристель уже научилась слышать не слова, а интонацию, в которой сейчас звучала лишь беспросветная русская тоска. Она солгала, глядя в грустные и ни во что не верящие глаза:
– Я не отчаиваюсь. Все будет хорошо. Иди же, ты не успеешь отвезти Алису.
Потом она долго сидела в полутьме на подоконнике разбитого окна и думала о том, что, вознагражденная любовью, потеряла счастье.
Дверь квартиры осторожно скрипнула, и в проеме оранжевого света появилась полураздетая Сандра.
– Это ты? Наконец-то! Ну, со щитом или… – увидев безжизненное лицо Кристель, она не закончила фразы. – Иди, я напою тебя чаем с малиновой водкой. А заодно и поговорим.
В квартире непривычно пахло чем-то чужим, какой-то западной крепкой свежестью, которой не найдешь даже в самых современных русских домах.
– Что это? – шепотом поинтересовалась Кристель.
– Иди, иди, сейчас все поймешь, – и Сандра засмеялась столь же непривычным ласковым смехом.
На кухне, завернувшись в розово-синюю банную простыню сидел высокий русоволосый мужчина с веселым мальчишеским ртом и холодными серыми глазами. Увидев входящую Кристель, он чуть не поперхнулся, потом сделал порыв встать, но, в конце концов, просто плотнее запахнул на себе махровую ткань.
– Знакомьтесь, – восторженно блестя глазами и поминутно встряхивая льном волос, заторопилась Сандра. – Кристель Хелькопф. Ричард Гленден. Дики, наконец-то ты видишь мою необыкновенную немку, но теперь нам с ней надо посекретничать, – и она поцеловала мужчину с плохо скрываемой жадностью. Тот невозмутимо улыбнулся и, поднявшись, пошел к выходу из кухни, волоча за собой край простыни, без всякого стеснения сверкнув высокой загорелой ягодицей.
– Ну вот, – наливая Кристель чашку пахучей, дурманящей темной жидкости, мечтательно сказала Сандра, – вот и я попалась, как ты.
– Куда попалась? – Кристель глотала так называемый чай, с удивлением чувствуя, что усталость и равнодушие проходят.
– Втюрилась в иностранца, Криска, вот куда.
– Как «втюрилас»?
– А так, фол ин лав, если по-английски. Я познакомилась с ним полтора месяца назад, почти так же, как с тобой: он прилетел сюда из Флориды искать следы своего дедушки, сопровождавшего на севере лендлизовские конвои. У них семейная династия, все летчики ВВС. Но, как видишь, ни до Мурманска, ни до Архангельска он так и не добрался. Отпуск у него длинный, но уже подходит к концу.
– И что, все это время он жил у нас, то есть, у тебя, здесь?!
– Ты с ума сошла! У него номер в «Прибалтийской». Я почти все время проводила там. Это сегодня бабушка уехала к подруге, мы увлеклись, и мосты развели.
Кристель вдруг стало до слез обидно. Почему она вымаливает у судьбы минуты, когда можно не разлучаться, ну, почти не разлучаться, спать на чистых простынях, ничего не опасаясь и никуда не торопясь?.. А тут…
– И о чем же ты хотела со мной говорить? – сухо спросила она, обрывая свои мысли, но, не в силах преодолеть их, вдруг перебила сама себя: – А язык!? Разве ты так хорошо знаешь английский?
– Американский, – поправила Сандра. – Для того чтобы любить друг друга, не нужно особенных знаний, к тому же, это мой второй язык в универе. А поговорить… Ведь у вас с Сережкой опять ничего не вышло…
Кристель вспыхнула.
– Он любит меня.
– Не сомневаюсь. Но ты не переборола его.
– Переборола? Зачем борьба?
– Ах, как ты не понимаешь, ведь любовь – это всегда борьба не на жизнь, а на смерть, тот самый поединок роковой, или – или, и другого не дано. А ты ищешь паритета, равноправия, партнерства, может быть, даже дружбы. Он не сможет так. Он пытается совместить несовместимое: волю и покорность, и это самый крепкий манок, но… самый безысходный. У меня же зеркальная картинка: равенства ищет он, а я могу дать только безграничное подчинение, взгляд преданной собаки, стремление тянуться до его высот вечно… Только беда в том, что никаких высот, может быть, и нет, – грустно закончила Сандра.
Кристель мало что поняла из этой сбивчивой и туманной речи, но одно было ясно – Сандре сейчас ничуть не лучше, чем ей, несмотря на отель. Возможно, ей даже хуже, ибо Кристель уже твердо знает, что для русских никакие чувства невозможны без сладострастного копания в себе, почти всегда приводящего к плачевным результатам. Но они сами, как бабочки на огонь, так и летят на эту возможность вскрыть в себе очередной страшный подвал подсознания…
