Мельком она взглянула на Илью. Он неуверенно улыбнулся, шагнул было вперед, но Настя, не поздоровавшись, глянула куда-то через его плечо, блеснула зубами – и из толпы фабричных к ней медведем вылез рыжий ткач Еремка в драном зипуне. Настя серьезно поклонилась ему. Еремка смущенно хмыкнул, покраснел так, что не видно стало веснушек. Фабричные загоготали. Еремка ухнул, крякнул, бросил в снег потрепанный картуз – и затопал вокруг смеющейся Насти, взмахивая длинными рукавами, и не в склад не в лад заорал камаринского:
Эх, камаринский мужик,Он бежит, бежит, бежит!Сам подпёрдывает,Штаны поддергивает!
Настя закружилась перед Еремкой. Она была совсем близко от Ильи: кисти ее шали мазнули его по лицу, но Настя, не заметив этого, еще пуще забила дробушки. Вокруг смеялись, кричали, хлопали в ладоши. Дурниной ревела гармошка. Маленькая Аделька из заведения мадам Данаи, повизгивая, отплясывала что-то вроде французской польки, и золотистые кудряшки подскакивали у нее на затылке. Настя со смехом схватила ее под руку, вдвоем они ухватились за Еремку, тот поймал за рукав высоченного полового с испитым сизым лицом, и вскоре по Живодерке закружился, запрыгал разрастающийся хоровод.
Настроение у Ильи упало. Он уже начал оглядываться, прикидывая, как бы поскорее выбраться из праздничной толпы, и вдруг увидел Варьку, сломя голову бегущую по Живодерке. Она была без платка, без полушубка, в едва накинутой на плечи шали, и Илья сразу же понял: что-то стряслось.
– Варька, куда ты?
Варька, не ответив ему, врезалась прямо в танцующую толпу. Растолкала всех, пробилась к Митро, повисла у него на плече и что-то взахлеб, сбивчиво зашептала. Митро молча слушал, и с его лица медленно сползала улыбка. Нахмурившись, он кивнул, сбросил Кузьму на руки Рыбникову и, не слушая возмущенных воплей обоих, быстро вышел из толпы.
С другой стороны улицы, оттесненная туда хороводом, к брату проталкивалась Настя. Шаль упала с ее плеч на снег. Илья, помедлив, поднял ее, но Настя даже не обернулась.
– Варенька! – тревожно окликнула она. – Что случилось?
Варька запнулась, неуверенно оглянулась на Митро. Тот хмурился, смотрел в землю.
– Ольга… Наша Ольга… Началось, кажется.
– Как?! Уже? Прямо сейчас?! – всполошилась Настя. – А Макарьевна там? За Колесихой послали кого-нибудь? Живо, бежим туда!
Она рванулась было с места – и остановилась. Выжидающе взглянула на Митро. Тот стоял не двигаясь, упорно смотрел на свои сапоги. Лицо Насти напряглось.
– Ты не пойдешь? – в упор спросила она.
Митро пожал плечами. Хмуро сказал:
– Ни к чему.
– Да ты с ума сошел, что ли? – отчаянно и звонко, так, что все обернулись на нее, закричала Настя. – Идем! Идем! Идем!
Она вцепилась в рукав брата, дернула раз, другой, топнула сапожком – и добилась все-таки того, что тот сделал несколько неохотных шагов. Варькина шаль мелькала уже у ворот. Настя ускорила шаг, таща за собой Митро и поминутно оборачивая к нему рассерженное и испуганное лицо. Илья с шалью Насти в руках шел следом. Сердце колотилось, как зажатый в кулаке птенец.
По дому плавали сизые пласты дыма. В первую минуту Илья испугался, что начался пожар. Но из дымной завесы вынырнуло сморщившееся, с зажмуренными глазами лицо Варьки. Она бежала к двери, держа в вытянутых руках чадящую сковородку. Сильно пахло горелым тестом.
– Макарьевна про блины забыла! – Варька, размахнувшись, отправила сковородку прямо в снег у крыльца. – Ольга закричала, она все бросила – и к ней… Фу-у-у… Дверей не запирайте.
Рванувшийся в дверь сквозняк затеребил ситцевую занавеску, сбросил со стола на пол обрывок газеты. Из горницы появилась Макарьевна. Ее всегда аккуратно повязанный платок был сбит набок, сморщенные руки суетливо мяли передник.
– Вас какие черти принесли? – закричала она на цыган. – На что вы тут сдались? Под ногами вертеться?
– За Колесихой послали? – перебила ее Настя.
– Послали, тебя не спросились… – проворчала Макарьевна.
Мимо с ушатом кипятка пробежала соседка – низенькая, круглая, как колобок, Аграфена. На припечке грелись полотенца. Из горницы доносились странные, низкие стоны. Илья, как завороженный, стоял у двери и вслушивался в них до тех пор, пока прибежавшая Варька не дернула его за рукав:
– Примерз, что ли? Нельзя тут. Идем на кухню.
В маленькой кухне не было никого. Возле печи стоял почти полный чугунок теста, рядом – повязанная тряпицей корчага молока. Занавеска слепила, как первый снег. Настя, бледная, большими шагами ходила по кухне. Илья подал ей шаль. Она взяла не глядя, торопливо набросила ее на плечи. Стоящий у порога Митро исподлобья взглянул на сестру.
– На кой черт ты меня сюда притащила? – тихо и зло спросил он. Настя метнула на него сердитый взгляд, отвернулась. Митро шагнул к двери.
– Бэш [46], – не оглядываясь, сказала Настя.
Митро, помедлив, послушался. Сел за стол, отвернулся к сияющему солнцем окну. Илья сидел на полу у стены, понимая, что он нужен тут еще меньше, чем Митро, но не мог заставить себя уйти.
– Чем меньше мы болтаем – тем ей легче будет, – хлюпнув носом, вспомнила Варька таборное поверье. – Давайте блины печь.
Она подбросила в лениво вспыхивающее красным светом нутро печи несколько поленьев. Настя, зашпилив косу в узел и повязавшись фартуком, подошла помогать. С улицы прибежал Кузьма. Замер на пороге, скользнул взглядом по сумрачным лицам цыган и поспешно полез на печь. Вскоре дверь хлопнула снова. Через кухню, не взглянув на цыган, быстро и озабоченно прошла Колесиха – известная всем Грузинам повивальная бабка. Варька, проводив глазами ее рваную лоскутную кацавейку, перекрестилась вслед.
Время тянулось бесконечно. Солнце уже ушло из окна, в кухне потемнело, по полу потянулись длинные вечерние лучи. Блины давно были готовы и горкой высились на припечке, но никто их не ел. Настя, за весь день так и не присевшая, то стояла у печи, скрестив руки на груди, то принималась мерить шагами кухню. И чего мечется, с досадой думал Илья, следя за тоненькой, кутающейся в шаль фигуркой. Кто ей Ольга? Ни тетка, ни сестра, ни невестка даже… Иногда их глаза встречались, и Настя досадливо пожимала плечами, отводила взгляд, словно говоря: «Нашел время…» Он тоже отворачивался.
Митро все так же сидел за столом, ссутулившись и глядя вниз. Иногда Настя, подойдя, трогала его за плечо. Митро вздрагивал, словно разбуженный. Поднимал глаза и смотрел на сестру чуть ли не с удивлением, словно не понимая, как и зачем они оба оказались здесь. Настя молча отходила, Митро снова опускал голову. Он не обращал внимания даже на женщин, которые время от времени вбегали в кухню, торопливо мыли руки, хватали полотенце или котелок с водой. Варька и Настя бросались к ним с вопросами, но женщины лишь отмахивались и сразу убегали обратно. С улицы доносились песни, пьяные голоса, рев гармоники – там все еще провожали Масленицу. То и дело уличный шум заглушался хриплыми, протяжными стонами из горницы. Они то умолкали совсем, то становились громче и мучительнее, перемежаясь сдавленными «О, дайо, дайо… дайори [47]…» Митро болезненно поморщился.
