В пятерке членов американской делегации оказались (помимо Вильсона): незаменимый советник Э. Хауз; государственный секретарь Лансинг; военный представитель США в Высшем союзном военном совете генерал Т. Блисс. Последнее место после долгих поисков занял ветеран американской дипломатии Г. Уайт, чьи донесения из Берлина и Лондона Вильсон высоко ценил.
Президент до переговоров проделал большую подготовительную работу. Отметим его распоряжения ограничить потребление запасов стратегического сырья. Несколькими месяцами ранее он говорил Уайзмену, что это сырье будет эффективным оружием на мирной конференции. Вильсон хотел прельстить или даже «купить» европейцев. На пути мобилизации внутренних сил Вильсон допустил несколько грубых ошибок. Так, он поставил под государственный контроль все линии кабельных коммуникаций с Францией. Политические противники Вильсона легко интерпретировали это решение как шаг к изоляции его деятельности в Париже от всякого общественного наблюдения.
2 декабря 1918 г., прощаясь со столицей, президент Вильсон выступил перед объединенным заседанием конгресса. Впереди были важнейшие дипломатические переговоры, и зал палаты представителей был переполнен. Особенно внимательно слушали президента дипломаты, ведь через несколько часов главы их правительств будут читать их оценку того, с чем американский президент отправляется в Европу.
Вильсон сразу же поставил вопрос ребром. Америка принесла на алтарь победы большие людские и материальные жертвы, и задача, более того — долг американского президента сделать так, чтобы эти жертвы не были напрасными. «Теперь моей обязанностью является принять непосредственное участие в создании того, ради чего они отдали свои жизни. Я не могу себе представить никаких других соображений, которые превосходили бы по важности это… Я осознаю огромность и сложность дела, которое я предпринимаю; я полностью осведомлен о своей суровой ответственности. Я слуга народа. У меня нет личных целей или помыслов в осуществлении этого дела Я еду, чтобы отдать лучшее, что есть во мне, для мироустройства, в котором я должен участвовать по прибытии на конференцию, ведя переговоры с коллегами из союзных правительств».
Обстоятельством, которое было признано решающим впоследствии, было то, что президент не просил совета конгресса, не предложил сенаторам присоединиться к делегации, не делился своими планами. К чему он стремился, куда, в каком направлении бросал американскую мощь? Никто не мог ответить на эти вопросы определенно. Для ясности понимания складывающейся ситуации подчеркнем тот факт, что американский правящий класс никогда не был политическим монолитом. В отдельные периоды (скажем, после нападения японцев на Перл-Харбор) он обретал единство, и можно было говорить об общенациональном согласии, консенсусе. Но логика партийной борьбы, сталкивание интересов тех, кто ориентировался на внутренний рынок, и тех, кто ориентировался на международную торговлю, подрывали национальное единство. Многих страшила борьба с традиционными соперниками. Так было и в первые десятилетия XX в. К 1919 г. американская дипломатия открыла дороги к вершинам мирового могущества, но путь туда был опасен. Эту идею разделяли многие из тех, кто в США следил за поездкой Вильсона.
4 декабря 1918 г. корабль «Джордж Вашингтон», прежний германский лайнер, покинул гавань Нью-Йорка, обогнул статую Свободы и встретил эскорт из превосходных морских кораблей. На борту лайнера президент Вильсон отправился на главную дипломатическую битву своего времени — Версальскую мирную конференцию. Американская делегация насчитывала 1300 человек. Пушки салютовали президенту, толпы на пирсе махали руками, в небе дирижабли и самолеты кружили над лайнером. Государственный секретарь Роберт Лансинг отпустил из своей каюты голубя к своим оставшимся на берегу родственникам с посланием, говорившим о его вере в мирное устройство поколебленного мира. На корабле разместились лучшие эксперты, которых только могли дать государственные учреждения и университеты. Справочный материал занимал целые каюты. На лайнере разместились французский и итальянский послы в Соединенных Штатах.
Президент США нарушил важную традицию — ни один из хозяев Белого дома не навещал Европу, находясь на президентском посту. Вильсон предполагал пробыть в Европе не, более двух месяцев. Глава американского правительства чувствовал себя воодушевленным. Он плыл туда, куда не приглашался ни один из его предшественников в Белом доме. Посредством энергичной дипломатии в 1917–1918 гг. США примкнули к выигравшей коалиции. Еще задолго до этого они стали важным военным тылом союзников. Пришли новые времена, Америка стала державой первой величины, и на встрече с союзниками-конкурентами Вудро Вильсону предстояло обратить новое экономическое и военное могущество США в твердое мировое политическое влияние.
Пока же президент наслаждался переменой обстановки и тем простором, который открылся перед ним в океане и в политике. Президент держался достаточно чопорно, часто уединяясь в своей каюте, обедая в ней, приглашая в нее своих советников. Собеседники отмечали в эти дни раскованность этого обычно довольно чопорного человека. В президентской каюте легким пером набрасывает он программу своего самого тяжелого дипломатического испытания. «При первой же возможности, после того как я встречу премьеров и собственными глазами увижу, что они собой представляют, показав им одновременно, что я собой представляю, я постараюсь узнать у них, какова их программа. Очевидно, что они планируют и откровенно хотят получить все, что могут… Если они будут настаивать на программе такого рода, я буду вынужден отозвать наших представителей, вернуться домой и выработать должным образом детали сепаратного мира (с Германией. — А.У.). Но, конечно, я не думаю, что это произойдет. Полагаю, что, как только мы соберемся вместе, они узнают условия, привезенные американскими делегатами, которые не будут торговаться, а твердо встанут на защиту своих принципов; и как только они узнают о наших целях, я верю, мы придем к соглашению довольно скоро».
Главное — Америка возьмет на себя роль арбитра, нужно следовать великой американской традиции справедливости и великодушия. Вильсон убеждал всех, что «мы — единственная не имеющая особых интересов нация на конференции». Вудро Вильсон был уверен, что сможет убедить всех противников своих идей. Ведь он говорит от имени масс людей, а не от групп политиканов. Он говорит от имени населения Америки, Франции, Италии, России — даже от имени населения тех стран, которые пока не имеют общепризнанных правительств.
Вторая важнейшая из развиваемых им тем — Соединенные Штаты вступили в войну не ради своекорыстных интересов. Этим США отличаются от всех прочих стран. И в борьбе против Германии Америка быта ассоциированной страной, а не союзником.
В чем заключалась суть обозначившегося уже на горизонте противоречия? В одном слове: самоопределение. Вильсон говорил о трудностях создания новых наций из стремящихся к ним поляков, чехов, югославов и многих других. Они имеют право создать государства, соответствующие их национальным устремлениям, но они должны объединить в эти государства только тех, кто желает в них жить. Из всех идей, которые вез Вильсон в Европу, идея национального самоопределения была наиболее неясной, туманной, сложной. (Уже во время хода самой Версальской конференции глава американской миссии в Вене сделал запрос в госдепартамент и президенту: дать точное определение принципа национального самоопределения. Ответа на этот запрос никогда не поступало.) Вильсон обычно предлагал как минимум следующее: «Автономное развитие, право тех, кто подчиняется властям. Учитывать права и обязанности малых народов». Что эти абстракции означали для конкретики создания политических границ?
Заметим, что Вильсон не испытывал симпатии к сторонникам ирландского самоопределения. Когда делегация ирландских националистов поставила вопрос о своем самоопределении, Вильсон переадресовал вопрос в Лондон. Он полагал, что ирландцы живут в демократической стране и могут решить свои внутренние вопросы в рамках британской политической системы.
Сомнения выказывали даже ближайшие сотрудники. Лансинг спрашивает сам себя в дневнике: «Когда президент говорит о самоопределении, что, собственно, он имеет в виду? Имеет ли он в виду расу, определенную территорию, сложившееся сообщество? Это смешение всего… Это породит надежды, которые никогда не смогут реализоваться. Я боюсь, что это будет стоить тысяч жизней. И в конечном счете этот принцип будет дискредитирован, поскольку его приверженцы пойдут за мечтами идеалистов, до тех пор, пока будет уже совершенно поздно спросить с тех, кто попытался реализовать этот принцип». Что такое нация? Общее гражданство, как в Соединенных Штатах, или этническая близость, как в Ирландии? И сколько самоуправления достаточно? Как сказал Сидни Соннино, бывший итальянский премьер, «война безусловно оказала воздействие на всегда существующее чувство национальной привязанности… Возможно, Америка укрепила это чувство, изложив свои взгляды с такой силой и ясностью».
