«Карабах» уставал, потел, садился, вскакивал, наконец приближал непозволительно близко свою багряную, в асимметричных морщинах рожу к уху Зеерсона и орал, собрав уходящие силы:
— Что «что»?! Деньги давай!
Но самым противным в народоведении оказалось другое. Не замечая никакого Насекомых, мимо него, аки сквозь стену, уверенно шли настоятели строящихся храмов, председатели участковых комиссий, директора школ, где эти комиссии располагались, и главврачи клиник, где комиссий не предполагалось. И получали свое, не торгуясь.
Программа Сергея Насекомых по русификации зеерсоновской души тоже принесла Григорию Семеновичу мало радостей. До выборов он был убежденным трехдневником — выпивал вечером в пятницу, похмелялся в субботу, стараясь не раньше двенадцати дня и хорошими напитками, к вечеру тяжелел, а в воскресенье обходился либо дневным пивом, либо вечерней маленькой коньячку, для сна.
Теперь будничное и почти ежедневное пьянство утомляло и раздражало, как любая смена вех в зрелом возрасте. Их подобралась компания: глава Пролетарского района — бывший комсомолец, начитанный и порочный, плюс кто-то из его бесчисленных друзей — зять-дорожник, татарин-энергетик, толстый и кудрявый вакхического темперамента банкир, иногда журналист-нигилист.
Долгожданное прикосновение к пороку случилось, многократно повторилось и уже не вызывало ёканья, которое, как оказалось, и было в сетях порока самым ценным. Да и вообще ничего не вызывало, кроме слабой эрекции. Эффект новизны пропал быстро, поскольку регулярный разврат обернулся привычными занятиями — ночным питьем коньяка стаканами (от водки девки всегда преувеличенно громко отказывались) и кухонными разговорами. Впрочем, девчонки из райцентров и сел, редко старше двадцати (может, врали), в жизни почему-то понимали не меньше, а то и больше тэсэжэшников, комсомольцев и политтехнологов. Это успокаивало.
В стрип-клубах Зеерсон менял при входе деньги мелкими купюрами для вознаграждения и возбуждения танцовщиц, заказывал водку, томатный сок и кофе для бодрости. А дальше огромный комсомолец-глава уже никому не давал вставить купюру, загораживая собою артисток и лапая их. Букетики денег переходили к нему, от него к девушкам, и когда в штабе отсматривали стрипклубные пленки, получался пиар главы, а никак не Зеерсона, который на втором танце мирно засыпал щекой в пепельнице. В конце концов Сергей Насекомых все же отобрал для телевизора пару кадров, где Григорий Семенович исхитрился сунуть зеленую денежку в чьи-то красные стринги. После семейного просмотра Зеерсон почувствовал себя как Никулин в «Бриллиантовой руке» — жена еще верила, что ночные похождения — часть предвыборного техзадания, но в том, что выборы и придуманы ради подобных заданий, сомневаться перестала.
Глава пострадал больше — его по телевизору узнал мэр, вызвал и, без всяких оргвыводов, больно ударил по голове. Причем бил среднего роста мэр высоченного главу почему-то сверху вниз.
Но самое поганое случилось не в стриптизе или в кабинете у мэра, а в бюллетенях. Пока Насекомых искал охраннику Диме Кисилеву двойника, в округе был зарегистрирован в качестве кандидата в областные депутаты некто Григорий Зеерсон, русский, безработный, образование незаконченное среднее, плюс-минус схожий с нашим Зеерсоном год и месяц рождения.
Штабисты охранника не искали никакого Зеерсона, а просто сделали его. Лабораторно: через смену псевдонима — законодательством разрешается.
Нет смысла рассказывать, как свежеиспеченный Зеерсон, местный, с Пролетарок, синяк — плюгавый и агрессивный — мотался по встречам с избирателями и что он там нес от имени Зеерсона и своего собственного. Публика была бы в восторге, если бы публике не была так фиолетова вся эта дурная и теперь уже дрянная история.
Отчество подставному Зеерсону дима-кисилевские, вернее, конечно, мэрские политтехнологи выбрали на ту же букву, что у настоящего Зеерсона — Саулович, вроде тоже библейское — но выше в алфавитной иерархии, как бы подписываясь в своей пиарщицкой виртуозности.
Выборы Григорий Семенович проиграл не только Диме Кисилеву, но и чуть ли не Зеерсону-2, в бюллетенях — Зеерсону-1. Который, впрочем, объявив, что снимает грех с собственной души, после выборов каялся в пивных и Интернете, мусолил, выкрикивая, старую свою фамилию, которую никто не мог запомнить, так она стерлась в предвыборных технологиях, и рассуждал, будто неизвестно — кто еще больше наказан, Зеерсон или он, тоже по гроб жизни Зеерсон, ибо теперь никто не даст денег на возращение доброго имени и исторической справедливости. А хотя пусть дает сам этот еврей, я к нему еще зайду, в контору-то…
После наполненной коньяком и валокордином ночи подсчета голосов мобильник Григория Семеновича вымер, как жизнь на Марсе. Причем в обе стороны — когда он пытался набирать комиссаров одного человека, ему уже не говорили ни про фракции, ни про губернатора, ни про консультации. Просто не отвечали. Исчез из зоны действия сети даже голос женского робота, советовавший перезвонить позднее.
Между тем комиссары явно не вымерли, поскольку вместе и поочередно мелькали по телевизору в новостях и передаче блондинки Ангелины, явно ревниво и скрупулезно подсчитывая, кому досталось больше эфирных минут.
Зеерсон взял сам у себя отпуск за свой счет и запил.
К концу первой запойной недели телефон ожил. Звонил мэр:
— Григорий, я не поздравлять, ни сочувствовать не стану. Мы сделали бы в округе любого. Пролетарский район наш. Это и московские знают, и блатные, и конторские. А ты работал достойно, мужчина, боец. Говорят, лямов двадцать в округ вбухал? Прилично… Ну не в моих правилах отбивать чужие бабки, а вот тема пообщаться есть. Мы там большое строительство в районе открываем, жилое, офисное, спортсооружения. Дашь нормальную цену за квадрат — твои заказы будут. Патриотам города вместе работать надо, а не рвать друг друга… А выборов на нашу жизнь хватит. Опыту было маловато — партийцы наши тебя кинули, знали, что я там своих людей веду, давно в Москве перетёрто было. Да и команду ты себе подобрал… Этот твой, подонок, Насекомый вроде фамилия, изначально на нас работал, он тебе и алкана этого в подставу сообразил. Комиссии и бюджетники тоже были заряжены, не за бабки, за страх — всех заявления заставили сдать, с открытой датой. Ладно…
У Зеерсона в унисон запою развилась индивидуальная болезнь — он вдруг открыл, что окружающий мир, как общий сортир стыдными тайнами, битком набит однофамильцами, болезненно переполнен ими; они находятся друг с другом в странных и душных отношениях, таких, что не разобрать, кто настоящий, а где подстава. Видимо, поэтому в политическую и всенародную практику вошел забористый термин «тандем».
Если один из однофамильцев участвовал в сюжете на первом канале телевизора, то другой вещал по «Эху Москвы», а были еще радио типа «Шансона», где их привечали скопом и заставляли петь всех сразу. Однофамильцы туго взаимодействовали в списках новоизбранных парламентов и, как припоминалось Зеерсону, в составах учредителей множества фирм, с которыми ему за долгую жизнь в строительном бизнесе приходилось иметь дело.
Как-то в ожившем телефоне завозился лапками, возник однофамилец насекомого политтехнолога, из тех его коллег, что работают наводчиками в мелких электоральных делах. Зеерсон, пьяный настолько, что почти трезвый, замычал в трубку.
— Григорь Семеныч, — эротично шелестел голос. — Муниципальный округ освободился, после того как ваш Кисилев в область зашел. Там собирается другой Кисилев, Максимка, юридическая контора у него, но надоело ему там партийные проекты отмазывать… Тем более Максимке пообещал один человек, что, если он в город не пройдет, ему всю канализацию отдадут. Так что чуваку прямая выгода слить кампанию, канализация по любому круче, там такой бабос… Соглашайтесь, Григорь Семеныч, пока округ чистый, стопроцентно возьмем…
У Зеерсона что-то кипело внутри, рвалось пузырями и не находило выхода, кроме крика:
— Кисилев! — орал он сипло и страшно. — Кисилев! Зеерсон!
Стакан водки, призванный пригасить пожар, пролетел незаметно и даже не зашипел внутри, огонь между тем разрастался, захватывая ребра и приближаясь к горлу, в комнатах и во всем мире закончился воздух, и тут настоящий Григорий Семенович Зеерсон умер от внезапного и обширного инфаркта. Успев увидеть себя со стороны и чуть сверху всей своей жестокой, нежной, выпирающей парадоксами душою.
Господни ангелы подхватили душу дяди Гриши Зеерсона, похожую в верхней части на бюст дважды героя на родине, а снизу — на развевающиеся полы зимнего масхалата. Ангелы понесли душу из С-кой губернии в область войска Донского, где над городом Шахты другая ангельская сборная сопровождала душу скончавшейся тёти Мили в еще более южном направлении.
