Губернатору провинции было поручено прибыть в тюрьму и объявить Чжао Шуцяо императорский указ, согласно которому вдовствующая императрица Цыси всемилостливо разрешила ему покончить жизнь самоубийством. Выслушав в глубоком молчании приговор, осужденный спросил:
— Больше не будет других указов?
— Нет, — последовал ответ.
— Безусловно, так должно и быть, — сказал Чжао Шуцяо. Находившаяся здесь его жена вмешалась в разговор:
— Если нет надежды на его спасение, разрешите мне умереть вместе с ним.
Жена дала мужу яд, но доза оказалась недостаточной и не возымела действия на его крепкий организм: он оставался в здравом уме, нормально разговаривал о церемонии его похорон. Стало очевидно, что такая доза яда не угрожает его жизни. Губернатор приказал служителю дать осужденному опиум, но и это не свалило его с ног. Тогда ему дали дозу мышьяка. Обреченный упал на пол и, корчась от нестерпимой боли, в страшных конвульсиях застонал, стал бить кулаками в свою грудь: сильный организм оказывал упорное сопротивление смерти. Чтобы ускорить развязку, было предложено намочить в ханшине бумагу из коры тутового дерева и заткнуть ею рот и ноздри несчастного. Чжао Шуцяо задохнулся и умер. Вместе с ним покончила жизнь самоубийством и его жена.
Юй Сянь — бывший губернатор провинции Шаньдун, а затем провинции Шаньси, приговоренный к самоудушению, написал перед смертью прощальную оду:
«Чиновник умирает за своего властелина; жены и наложницы умирают за своего господина. Кто может сказать, что это непристойно? Печально, что моя старая мать в возрасте 90 лет и маленькая дочь 7 лет останутся одинокими. Кто защитит старую женщину и нежную девочку? Как будет исполнена сыновья почтительность к родителю? Властелин повелевает, чиновник повинуется. Я убивал других; теперь пришел мой черед — убивают меня. Почему же я должен сожалеть по этому поводу? Только одно вызывает во мне стыд — я служил моему повелителю все эти годы и имел высокий ранг в трех провинциях, но заслуги мои были словно песчинка в пустыне или капля воды в океане. Увы! Я недостойно оплачивал императорскую щедрость».
Так писал человек, руки которого были обагрены кровью тысяч людей. Была ли его прощальная ода излиянием искренних чувств или лицемерной театральщиной — трудно определить. Но суть состоит в другом — она написана в духе покорности и смирения, в духе рабской готовности принять смерть от правителя государства.
Исполнение императорского распоряжения о наказании руководителей ихэтуаней несколько ослабило гнев держав, а Цыси, пытаясь обелить себя в глазах потомков, 13 февраля 1901 г. обнародовала указ следующего содержания:
«Летом прошлого года ихэтуани довели дело до состояния войны, овладели нашей столицей и захватили наш трон. Указы, обнародованные в то время, были составлены злонамеренными князьями и чиновниками государства. Они, извлекая выгоду из хаотического состояния дел, обнародовали не заверенные императорской печатью официальные документы, которые полностью противоречили нашим желаниям. Мы не один раз косвенно намекали на чрезвычайно трудное положение, в котором оказался двор. И нам ничего не оставалось делать, как действовать по своему усмотрению. Наши чиновники и подданные, читая указ, без труда поймут это между строк и высоко оценят наши намерения».
И далее: «Ныне мы уже наказали виновников. Повелеваем Императорскому секретариату представить нам на рассмотрение все указы, обнародованные между 20 июня и 14 августа 1900 г. на тот предмет, чтобы все подложные и незаконные документы могли быть изъяты и уничтожены. Таким путем будет соблюдена историческая истина, и наше императорское словоизлияние с почтительностью воспримется теми, кто этого заслуживает».
Так Цыси пыталась изобразить для потомков свое поведение во время восстания ихэтуаней в нужном ей свете.
После трагических событий, связанных с агрессией восьми держав и подавлением восстания ихэтуаней, Цыси распространила версию о том, что она оказалась «мученицей» и «жертвой» вероломных князей и сановников, объяснила свое бегство из Пекина как вынужденное, навязанное ей другими.
На склоне лет Цыси говорила приближенным: «Что бы ни произошло, я решила покинуть дворец, и для меня уже было безразлично — умру ли я или нет, однако князь Дуань и сановник Лань настояли, чтобы мы немедленно покинули столицу».
«Бедная» Цыси жаловалась, что даже евнухи — эти забитые и фанатично преданные люди — изменили ей и «обижали» ее царственную особу. Об этом можно судить по ее высказыванию: «Как плохо ко мне относились мои слуги! Никто из них не хотел следовать со мной. Многие из слуг сбежали задолго до того, как у нас возникла идея покинуть столицу. А те, которые остались, не занимались своим делом, а выжидали, что будет дальше. Я решила определить, сколько слуг пожелает отправиться со мной, и сказала: „Кто желает, тот может последовать за мной, а кто не желает, может покинуть меня“. Я была очень удивлена, что так мало слуг окружало меня: 17 евнухов, две старые женщины и одна девушка-служанка. Они выразили готовность следовать за мной, что бы ни случилось. Я имела 3 тысячи евнухов, но они почти все разбежались. Некоторые из этих негодяев грубили мне, сбрасывали ценные вазы на каменный пол, где они разбивались вдребезги. Они знали, что я не смогу их наказать в такой напряженный момент, так как мы собирались покинуть Пекин. Я сильно плакала и молилась духам наших великих предков защитить нас».
Единственной допущенной в жизни ошибкой Цыси считала уступку восставшим ихэтуаням и ее бегство из Пекина. Причем всю вину за свою непоследовательную политику она возлагала на своих приближенных: князей Дуаня и Чжуана, Чжао Шуцяо и других сановников. Об этом она говорила так: «Это — единственная совершенная за всю мою жизнь ошибка, которую я допустила в момент слабости. Прежде я была словно кусок чистого нефрита. Все восхищались мной и моими делами во имя страны. Но со времени восстания ихэтуаней нефрит оказался с изъяном, и этот изъян останется до конца моей жизни. Много раз я сожалела, что полагалась на злонамеренного князя Дуаня, верила ему. Он был ответствен за все».
Так вся ответственность за трагические события во время восстания ихэтуаней была переложена на придворных, которые-де, мол, давали Цыси неверные советы.
Правда, какую-то долю вины она признавала за собой. Но какую? Оказывается, предсказатели предупреждали ее, что август 1900 г. является по китайскому календарю дополнительным месяцем, а это дурное предзнаменование. Но Цыси оставила без внимания это предупреждение. Она отказалась также следовать учению даосских монахов о «недеянии», и это выразилось в ее стремлении натравить ихэтуаней на иностранцев. Теперь, когда ее положение во дворце вновь упрочилось, предупреждения прорицателей и даосских монахов уже не играли никакой роли.
Бегство двора из Пекина, подавление восстания ихэтуаней, усиление иностранного влияния, подписание позорного и унизительного Заключительного протокола — все это показало гнилость и консерватизм маньчжурской династии.
Цыси понимала, что возвращение к старому невозможно, что страна действительно нуждается в целом ряде реформ и что близко то время, когда народ потеряет терпение и сам потребует от нее то, что она может дать теперь ему как милость.
Придя к такому выводу, Цыси заинтересовалась проектами сторонников реформаторского движения, начала перечитывать доклады и проекты реформ. Многие из них могли быть осуществлены, но, конечно, не безвольным Гуансюем, а ею лично.
Напуганное растущим антиманьчжурским движением, пекинское правительство во главе с Цыси в 1905 г. издало целый ряд указов о реформах: о реорганизации армии по европейскому образцу, об отмене государственных экзаменов при занятии чиновничьей должности, об упразднении написания сочинений в стиле багу, о преподавании наряду с конфуцианскими канонами истории, географии и других наук. Создавались школы для учащихся всех возрастов, в том числе женщин; разрешалось открывать школы с современной системой образования, поощрялось развитие торговли и промышленности, намечалось строительство железных дорог, запрещалось курение опиума, поощрялась посылка маньчжурских и китайских студентов на учебу в США, Европу и Японию за счет правительства.
Заигрывая с китайцами, маньчжурские правители в январе 1902 г. издали указ, согласно которому отменялся закон, запрещавший брачные союзы между маньчжурами и китайцами — такие союзы даже стали поощряться. Только император по-прежнему обязан был выбирать жен из знатных маньчжурских семей. Тем же указом осуждался обычай уродования ног китайским женщинам.
После поездки по железной дороге Цыси стала проявлять интерес к современной технике. В 1905 т. Юань Шикай послал ей в дар трехколесный велосипед. Эта диковинка настолько заинтересовала ее, что она с помощью евнухов прокатилась на нем по Двору.
