*
Ильдика отвела его в терем, а сына оставила на попечение нянек.
В чертоге с низкими расписными сводами и крепкой мебелью из мореного дуба они сидели вдвоем. Ильдика, сложив на коленях руки. Онегесий, уперевшись в бок кулаком. Он был уверен в себе, богато одет и вальяжен. Подбитая шелком накидка молодецки свисала с плеча.
— Давно тебя не было видно, — сказала ему Ильдика. — Где же ты пропадал?
— На Волхе. Теперь я, вроде как, сам по себе. Услышал, что ты зовешь и решил наведаться в гости.
— Другие тоже наведались, но помочь отказались. С твоей стороны благородно, что поступаешь иначе. Аттила этого не забудет…
— На него мне плевать, — перебил Онегесий. — Я собираюсь помочь не ему, а тебе. Так что сама решай, согласна ты или нет.
Конечно, согласна, удивилась Ильдика. Разве может быть по-другому?
— Сколько людей у тебя в дружине? — решила она уточнить.
— Нисколько, — огорошил её Онегесий. — У меня и дружины-то нет.
— А как же…
— Наберу, если надо, в Великой Степи́. Там меня знают.
— Так ведь это будет не скоро? — упавшим голосом произнесла Ильдика.
— К весне. А точнее — к началу лета, — сказал Онегесий. — Во дворе тебе говорили дело. Зимой под снегом дорогу не видно, и от холода некуда деться. В таком походе только людей морозить.
— Но до лета ждать невозможно. Ко мне приезжал посыльный. Я думаю, что аттила у римлян.
— А где он, посыльный?
— Уехал обратно. Или ты мне не веришь?
— Тебе-то я верю. А вот посыльному нет. Армия гуннов разбита. И те, кто там был, уверяют, что аттилу смертельно ранили у них на глазах. Может, его и в живых-то уж нет…
— Неправда. Я знаю, он жив!
— Тебе он так дорог? — спросил Онегесий, слегка прищурясь. — А чего же уехала с братом, когда он тебя позвал?
— Да по глупости, — улыбнулась Ильдика. — Из-за того, что был маленький ростом …
— Ха-ха-ха, — не выдержал Онегесий. — Ох, прости, такого я раньше не слышал. Потом, значит, вырос и отношение поменялось?
— Не поменялось. Осталось таким же, как прежде. Сердцем я всегда была с ним. Думала, что теперь будем вместе. Только он меня не простил. Считает, что я его предала.
— И ты решила доказать свою верность?
— Нет, я просто хочу его выручить.
— Несмотря на то, что уехал к другой?
Онегесий, видимо, знал о письме Гонории.
— Несмотря на это, — сказала Ильдика, потупясь. — Он не покинул меня в беде. И я его не покину. Остальное пусть будет, как будет. Насильно мила не будешь.
— Ах, вот как ты судишь… — кивнул Онегесий. — Военный поход не простое дело. Придется многим пожертвовать. Ты готова?
— Пожертвовать чем? — переспросила Ильдика.
— За наемников надо платить, иначе они не смогут купить оружие и броню. Прибавь сюда продовольствие и коней…
— Не сто́ит перечислять. В Кийгороде казна не пустует. Возьмем сколько нужно.
— А кто возглавит дружину?
— Я думала — ты.
— Тогда объяви об этом сама.
— Сегодня же объявлю.
Онегесий, о чем-то задумавшись, погладил себя по колену.
— Осталось одно условие, — произнес он и медленно посмотрел на Ильдику.
Часть 22. Нежданные гости
На следующее лето. Равенна. 452 г.
— Откуда у тебя такой ужасный шрам? — спросила Гонория, целуя рубец на шее Карпилиона.
— Задело копьем, — с улыбкой ответил он.
После жаркой любовной ночи их томила сладкая нега. Карпилион растянулся на ложе в спальне Гонории. Она обнаженная сидела рядом на бело-розовой шелковой простыне и, ласково массируя кожу, втирала ему в спину благовонное миндальное масло.
С тех пор, как император согласился на их обручение, они проводили вместе ночи и дни. Для Карпилиона не было откровением, что сестра императора потеряла девственность с кем-то другим. Разгульная жизнь, которую вела молодая равеннская знать, закружила обоих в омуте наслаждений. Праздники, пиршества, беспробудное пьянство. Карпилион не раз и не два называл себя то аттилой, то гунном, но его слова принимали за шутку. Гонория ласково называла «мой варвар». Приглашала рабынь для любовных утех. Находила все новые и новые развлечения, желая ему угодить, и, казалось, совершенно потеряла голову.
Аэций не вмешивался в их отношения. Убедившись, что Карпилион освоился в Равенне, он оставил его в пылких объятиях Гонории и уехал в Галлию, где объявились несколько самозванцев, выдававших себя за аттилу. Аэций хотел убедиться, что это не гунны, а кто-то из местных вождей, решивших пограбить соседние города.
Карпилион пропустил триумф, который устроили в Риме в честь его поражения и победы отца. Именно там во время торжественной церемонии Аэций предложил императору обручить Гонорию со своим вернувшимся из заложников сыном, и сестра императора согласилась. Как рассказывала потом сама Гонория, Валентиниан был уверен, что она ответит отказом, и теперь под всяким предлогом откладывал публичное обручение. Сначала на осень, когда закончится траур по матери. Потом на весну, а за ней на лето, как будто бы посоветовал предсказатель по звездам. Но вот уж и летние дни подходили к концу, а к обручению так и не начали подготовку. Устав от пустых ожиданий, Гонория собиралась как следует надавить на брата.
— Валентиниан опасается собственной тени, надавить на него легко, — с презрением говорила она. — Знаешь, как он называет твоего отца? «Мой родственничек». И все потому, что боится остаться один против гуннов. А на самом деле на дух его не выносит и давно бы казнил.
Карпилион повернул к ней голову.
— Как ты сказала? Казнил?
— Обожаю молнии у тебя в глазах. Неужели ты удивлен? — рассмеялась Гонория. — С виду мой братец само божество, а внутри — обычная крыса. Он и меня с удовольствием удавил бы, но его колода-жена рожает одних дочерей. И неизвестно, кем они забеременеют от своих супругов. А у меня еще может родиться сын, и наша династия не исчезнет. Только поэтому я пока что жива.
— Да у вас тут
