В лагере Мериньяк его начальник; Руссо, усадил Маля за писанину — регистрацию прибывающих и убывающих из лагеря, поскольку французский жандарм, занимающийся этой работой, был слишком перегружен. Из особой милости Рафаэлю было разрешено оставаться в канцелярии до вечера.
Приемный барак был одним из немногих, которые более-менее хорошо отапливались. Рафаэль, закончив работу, ставил свой стул в самый дальний угол, в стороне от шумных жандармов, которые чесали языками, и погружался в чтение книг, доставленных Морисом Фьо. По странной случайности этот гаденыш принес Малю несколько его любимых книг, в том числе «Воспоминания» Пепи. Какое счастье было вновь их перелистать! Здесь же были и милые сердцу «Утраченные иллюзии» Бальзака, и «Люсьен Левен» Стендаля, и «Исповедь» Руссо, а также «Труженики моря» и «Девяносто третий год» Гюго. Для полного счастья не хватало лишь Шатобриана, властителя его мыслей и чувств. Теперь он с нетерпением ожидал, когда Фьо принесет карманный атлас, Библию и блокнот для записи набросков романа, который он уже вынашивал. Как только он выберется отсюда, то нарисует такие типажи! Не хуже, чем у Лабрюйера. Он уже четко продумал классификацию: представители светской знати, завсегдатаи салонов моды, театральный бомонл. литераторы, политики, деловые люди… а почему бы не обрисовать и средний класс — полицейских, актеров, церковников?.. Это неплохая идея. Как только у него появится блокнот, он разовьет эту мысль еще глубже. Он может стать великим писателем… Признанным и любимым всеми!.. И перед мысленным взором Рафаэля замелькали картины, одна заманчивее другой: вот ему вручают Нобелевскую премию по литературе… Вот он — элегантный и привлекательный в своем парадном костюме… Он попросит Жана Кокто нарисовать рукоятку и эфес его шпаги, это послужит прекрасным поводом примириться с дорогим Жанно… Все! Покончено с ночными увеселениями, алкоголем, слишком доступными мальчиками.
Любовная жизнь Маля была достаточно своеобразна. Ему никогда не отказывали, его никогда не отталкивали, но его никогда по-настоящему и не любили. Каждый раз, когда его желали, его могли очаровать для того, чтобы уложить в постель. Его целовали, ласкали его тело, но никогда не нашептывали в ухо наивных слов об ослепляющей любви. Его завораживали, но не любили. Один человек, которого он страстно любил, покинул его через полгода совместной жизни, на прощание мечтательно сказав: «Ты поистине незаменим». Это был самый лучший комплимент, который ему когда-либо говорили. Неразделенная любовь терзала его сердце. Возможно, причиной тому была тайная ужасная горечь, которая разъедала его душу и, которую не удавалось развеять никакими развлечениями… Но как бы там ни было, со всем этим теперь покончено, отныне он посвятит жизнь своему произведению. Как только он выйдет отсюда, то найдет тихое и красивое подходящее для творчества местечко. Ему сразу же подумалось о Монтийяке… Вот он задумчиво бродит среди виноградников, вот размышляет на террасе… Почему бы ему не написать Леа?.. У этой крошки достаточно мягкое сердце, чтобы не отказать ему в участии. Впрочем, он заслужил благодарность с ее стороны. Ведь скажи он одно только слово — и ее любимый дядюшка-доминиканец, участник Сопротивления, оказался бы в руках гестапо… Рафаэль и сам толком не понимал, почему он не донес на этого человека, которого, в конечном счете, даже и не знал. В глубине души Рафаэль чувствовал, что поступил так в основном из-за Мориса Фьо и его дружков. Ему не нравились их методы… Пусть-ка покрутятся без него! Он знал о деятельности доминиканца немало такого, о чем не ведали ни комиссар Пуансо, ни гестапо. Это будет его козырная карта, которую он пустит в ход в нужный момент. А пока он напишет Леа письмо и попросит у нее книги и еду, а также о том, чтобы она навестила его, если сможет.
Его мечтания были прерваны — прибыла партия новых заключенных. Он поднялся, чтобы взять журнал учета. Дежурный жандарм протягивал одну за другой личные карточки поступивших. Море Пьер, проживает в Лангоне… Лагард Жак, проживает в Бордо… Дардерн Ален, проживает в Даксе… Рафаэль поднял голову. Взгляды их встретились. Ни один мускул не дрогнул на лице «Алена».
— Следующий!
Рафаэль принялся записывать дальше.
Через несколько дней Маля проведал Морис Фьо. Он принес заказанные Библию и атлас.
— Держи, еще я захватил тебе трубку и табак, сигареты сейчас достать сложно.
— Спасибо.
— Как наши дела?
— Не так уж и плохо. Но я начал уставать от общения с простолюдинами: они обладают всеми нашими недостатками и не имеют ни одного нашего положительного качества.
— Ты забываешь, что моя мать была прислугой.
— Так что ж из этого?! Ведь воспитал тебя и дал тебе образование ее хозяин. У тебя сильное стремление отличаться от людей того круга, и в этом ты чертовски прав. Французские простолюдины вызывают у меня неприязнь. Отсутствие у них любознательности, тупость, претенциозность расцветают здесь, как некоторые цветы на навозе. Как правило, о народе говорят лишь тогда, когда пытаются подчеркнуть добродетели, которых, якобы, не хватает нам. Но это же абсурд! Народ не обладает ни нашими добродетелями, ни нашими достоинствами. Наоборот, ему присущи почти все наши недостатки. Поверь мне, нет никакой разницы между пастухом и скотиной, которую он пасет.
— Что ж, хорошо сказано. Ну, заметил ли ты что-нибудь интересное, пока был здесь?
— Да некоторые факты тебе и самому хорошо известны. Много приторговывают. Благодаря тому, что жандармы смотрят на все сквозь пальцы, посылки и письма приносят в лагерь каждый день. Некоторым заключенным удается даже отлучаться на несколько часов для свидания с женой или подружкой.
— Да, все это я знаю… Тебе не удалось выяснить связи с сетью Сопротивления или присутствие в лагере участников движения?
— Лагерь слишком большой. У меня пока не было возможности зайти во все бараки. Чтобы облегчить задачу, тебе надо принести мне побольше книг. Я буду давать их напрокат, и у меня появится еще один повод побывать во всех помещениях.
— Неплохая идея… Я поговорю с Пуансо. Если он согласится, буду каждую неделю присылать тебе по пачке книжонок.
— Слишком сложные вещи не надо, уровень эрудиции и образованности здесь невысок. Пользуясь случаем, прошу: принеси что-нибудь теплое из одежды и хорошую пару обуви, я околеваю от холода. Немного колбаски, печенья и коньячка тоже не помешает.
— Ха! Дорогой, все это еще надо заслужить. За каждую информацию — какое-нибудь лакомство или теплая вещичка. Так? Или нет?
— Ладно, согласен, согласен. Вы ведь известные жмоты.
— Мы не жмоты, мы просто расчетливы. Навостри уши и открой пошире глаза. В бистро и кафе Бордо ходят слухи, что арестовали важную персону из Сопротивления…
— А кого?
— Кто его знает? Пока повсюду внедрили стукачей, кто-нибудь да принесет хорошую новость.
— Этот, из Сопротивления, кто-то из местных?
— Шефу про это ничего неизвестно, но он так не считает. Потому как если бы это был кто-то из знакомых, вроде святого отца Дельмаса, то на него бы уже давно донесли.
— Вне всякого сомнения.
— Ну ладно, хватит… Мы тут болтаем, а дело стоит. Пока! До скорого! А, чуть не забыл… Даже не знаю, что со мной в последнее время происходит, все вылетает из головы. Усталость, наверное… Помнишь того морячка, что сидел в твоей камере?
— Лоика?
— Ну да… Бедняга, он совсем не сопротивлялся во время допросов… Хлюпик… Через три дня этот болван умер, так и не сказав ни слова. Знаешь, я думаю, что он и не мог сообщить ничего важного… Но ты даже не представляешь, какой гвалт поднялся в форте «А» после его смерти! Они орали во всю глотку. Они орали так, что начальник поставил усиленную охрану. Самых наглых крикунов бросили в карцер. Карцеров, кстати, даже не хватило. Представляю, что было бы, если б они узнали, что Лоика выдал ты… Не хотел бы я тогда оказаться на твоем месте.
Пока Морис Фьо говорил, лицо Рафаэля Маля, казалось, превратилось в маску. Ценой огромных усилий, таких, что он, несмотря на холод, стал абсолютно мокрым от пота, Маль еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на этого мерзавца, который как будто только этого и ждал.
— А я не хотел бы оказаться на твоем… — бросил Рафаэль и, повернувшись на каблуках, направился в свой барак.
Днем под страхом наказания запрещалось валяться на койке. Под неодобрительными взглядами своих товарищей по несчастью, одни из которых грелись у печи, а другие играли в карты, сидя на подстилке на полу, Рафаэль прошел к своей койке, улегся и закрыл глаза.
Адриан Дельмас медленно закрыл книгу, которую читал, снял очки, поднялся со стула и, движимый внезапным порывом, направился к Малю.
Рафаэль, ноги которого подергивались от мелких судорог, сжимал руками края кровати. Грудь впала, лицо было мертвенно-бледным с красными пятнами. Доминиканец наклонился пониже.
