Итак, из двух самых важных условий одно прусский король совершенно отстранял, приводя это отстранение в связь с разделом Польши, другое представлял как невыгодное для России. Оставалась свобода плавания по Черному морю. «Что русские повезут в Константинополь?» – спрашивал он фан-Свитена; и когда тот отвечал, что повезут разные товары, между прочим меха, и распространят свою торговлю до Левантских островов, то Фридрих сказал ему: «О, это не ваше дело, англичане и французы этим распорядятся; я знаю, что первые вовсе не равнодушно смотрят на успехи русских; нам за этим нечего останавливаться, это интересует гораздо более англичан и французов, предоставим это им».
Фридрих брал верх в споре, противник явно ослабевал. Король видел приближение решительной минуты и был доволен. «Я сделал попытку, нельзя ли включить Данциг в нашу долю, – писал он брату Генриху 2 октября (н. с.). – Верно, что если мы не добудем этого города при настоящих обстоятельствах, то после нечего об этом и думать; теперь удобная минута окончить наши переговоры с русскими, потому что теперь очень сильны в Петербурге впечатления австрийских вооружений, да и приход 50000 русских в Польшу, вероятно, сделает австрийцев поосторожнее. Я прибавил к проекту конвенции, что каждая из договаривающихся сторон овладеет своею долею непосредственно по подписании договора, так что мы не рискуем ничем впоследствии, овладение обыкновенно решает судьбу подобных приобретений. Я думаю, Чернышев мог бы приехать сам сюда, чтоб сговориться насчет плана кампании, если австрийцы вздумают шевелиться. Я этому очень рад, тем более что это нисколько не испортит дела, хотя я и не могу вообразить, чтобы, узнав о прибытии новой русской армии в Польшу, венский двор захотел подвергаться страшным случайностям разрыва с Россиею».
В Пруссии были довольны; в Австрии, понятно, не могли быть очень довольны. Здесь видели, что не достигли своей цели, отнесшись так резко к русским предложениям. Россия, вместо того чтоб испугаться, уступить, справедливо оскорбилась и замолчала; дело перешло в руки прусского короля, а у того свои виды. Правда, он приглашает Австрию делить Польшу; но что это будет за дележ? Как будет соблюдено равновесие? Возвратить при этом Силезию – это несбыточная мечта, по убеждению Иосифа, да и Кауниц не мог много надеяться на осуществление своего плана. Пруссия непременно будет всегда в выигрыше; да и хлопотать из одного равновесия неприятно; а тут еще посыплются упреки за раздел Польши. Разумеется, надобно будет взять как можно больше, когда Пруссия и Россия возьмут; но главное, чтоб Россия не взяла еще от Турции; войну вести с нею нет никакой возможности, да и грозить долее вооружением нельзя: она не пугается, а собирает войско; Лобкович давал знать, что Екатерина решилась скорее употребить самые крайние меры, чем возвратить Молдавию и Валахию Турции, что в Петербурге не сомневаются в помощи Пруссии, если действительно дело дойдет до войны между Россиею и Австриею. Надобно войти с Россиею в непосредственные сношения, принять участие в переговорах ее с Турциею, чтоб ей дать как можно меньше, а себе приобрести и от Турции добычу. Императрица-королева Мария-Терезия ускорила дело. Вот что писал сын ее император Иосиф брату Леопольду 25 сентября (н. с.): «Что касается политических дел, то они находятся теперь в необыкновенном кризисе. Нам должно отвечать России, и этот ответ будет решительный. Кн. Кауниц не подал еще своего мнения; а между тем ее величество сыграла с нами хорошую штуку. В разговоре с прусским министром Роде она разрушила всю нашу систему застращивания России и турок, она уверила его, что не хочет войны и никогда не позволит ее начать, что обладание Крымом она считает делом очень неважным, что ей мало заботы, оставит ли его Россия за собою или нет. Хороши же мы теперь вышли! Но надобно думать о том, что предпринять, чтоб выйти из этого положения; по-моему, надобно действовать с твердостию: или восстановить все, как было до войны, или, если одна из сторон выиграет, надобно и нам с королем прусским сделать также соответственное приобретение». Для первого, разумеется, надобно было решиться на войну с Россиею; но вот что писал Иосиф о войне: «Чтоб говорить о войне, не надобно быть в таких печальных обстоятельствах, в каких находятся наши области Богемия и Моравия. Прусский король может завоевать их без сражения с 20000 войска, и вся наша армия по недостатку продовольствия и по невозможности собрать его будет принуждена спасаться на Дунай; в таком положении не время громко разговаривать. Этот один риск стоит вреда, какой принесет нам приобретение Россиею Крыма. Таким образом, должен быть мир, если он возможен, и особенно, чтоб нам не воевать». По мнению Иосифа, было три исхода из настоящего положения дел: или Россия и Турция заключают такой мир, который не доставляет ни одной из них существенных выгод. Как бы это ни было желательно, однако невероятно, можно сказать невозможно, ибо Россия никогда добровольно не откажется от сделанных ею завоеваний и не останется при опасности новых нападений со стороны Порты. Второй и самый естественный способ, чтоб Россия приобрела некоторые умеренные выгоды, а Порта, спасенная единственно Австриею от погибели, получила сносный мир. Она должна исполнить свою конвенцию с Австриею, но в Польше все должно остаться по-старому; Ципс должен отойти к Австрии. Хотя таким образом Россия и приобретет некоторое приращение, но Порта подвергается исключительному влиянию Австрии и навсегда рассорится с Пруссиею. Австрия не только увеличит свое политическое значение, но получит Малую Валахию и другие выговоренные турецкою конвенциею выгоды; Польша возвратится в прежнее состояние; прусскому королю Россия не даст более увеличивать своих владений, и он один останется с пустыми руками. Третий выход состоит в том, чтоб при окончании войны все соседние государства получили одинакие выгоды. Если Россия получит значительное приращение, то Австрия и Пруссия должны получить такое же. Тут рождается вопрос, что для Австрии выгоднее: увеличить свои владения на счет Турции или на счет Польши. Если решиться на последнее. то нет другого средства, как прямо объясниться с Пруссиею и Россиею, вместе с ними составить формальный раздельный договор и соединенно предложить его полякам и туркам.
Мария-Терезия была в восторге от второго самого естественного способа и потребовала немедленного его исполнения. Как ни тяжело было для Кауница первому начинать говорить с Голицыным о мире, медлить было больше нельзя. «Порта, – начал австрийский канцлер, – узнавши о русских условиях, призвала нашего посланника и объявила, что никогда не вступит в переговоры на основании подобного плана, и упрекала посланника за то, что по его внушениям она освободила Обрезкова. Но если бы даже удалены были затруднения со стороны Порты, все же русские условия не станут от этого удобнее к принятию. Независимость татар не может существовать в действительности. Со временем эти народы подпадут под власть России, ибо нация слабая, находясь между двумя сильными государствами, необходимо должна искать покровительства и убежища у одного из них. То же самое случится с Молдавиею и Валахиею; Австрия во внимание собственных интересов и для сохранения политического равновесия принуждена препятствовать прямо и косвенно, всеми возможными средствами этой независимости, этому раздроблению Турции и потому не может содействовать ускорению мира, а Порта объявила, что без участия нашего двора никогда не вступит в переговоры». «Я знаю, – отвечал Голицын, – какую неограниченную власть справедливость всегда имела над вами, князь. Будьте судьею нашего дела. Вы видите наши выгоды, наши успехи; разве они не дают нам права на мир полезный и славный? Какое вознаграждение вы дадите нам за то, что хотите вычеркнуть из наших условий? Мне кажется, что такого вознаграждения нет». Кауниц пожал руку Голицына и сказал с веселым и ласковым видом: «Я вам откроюсь под условием глубочайшей тайны. Их императорские величества, проникнутые удивлением к необыкновенным достоинствам русской императрицы и желая жить в добром согласии с государынею, высказывающею столько человеколюбия и величия души, постарались сами найти средний термин для соглашения интересов обоих дворов. Вот условия мира: 1) уступка России города Азова с округом; 2) обеих Кабард; 3) свободная торговля и мореплавание по Черному морю и 4) денежное вознаграждение за военные издержки. Если Россия примет эти условия, то наш двор употребит добрые услуги для ускорения мира». Голицын заметил, что в этих условиях нет главного, о чем всего больше заботится русский двор, т. е. прикрытия границ, столько пострадавших от татарских нашествий. «Вы можете, – отвечал Кауниц, – построить крепости. Впрочем, я должен вам заметить, что Австрия не возьмется содействовать миру, прежде чем петербургский двор не даст ему заверения, что не желает и не будет никогда желать раздробления Польши ни для себя, ни для кого бы то ни было; при этом, однако, их и. в-ства рассчитывают удержать 13 городов комитата Ципс как принадлежавших Венгерскому королевству; за них выплатится Польше та сумма денег, в которой они некогда были ей заложены. Что касается окончательного умиротворения Польши, то венский двор согласен, чтоб царствующий король остался на престоле и старая конституция была бы сохранена с теми изменениями, которые будут сходны с политическими интересами России и других соседних дворов».
