соседки.
* * *
В конце концов я беру машину у Эйжи.
– Твоя сестра останется на ночь? – лучезарно спрашивает она. – Устроим для нее вечеринку с ночевкой?
Ее лицо лоснится маской из алоэ, на пижаме красуются кролики. По четвергам ей нравится часов в пять облачаться в пижаму и читать книжки о клубах нянь. Время от времени мы занимаемся этим на пару. Это весело.
– Она не может остаться, – говорю я, – ее кинул водитель, так что она бесится.
– У нее проблемы, да? До меня сразу дошло. Знаешь, иногда я такие вещи нутром чую. В смысле душевных расстройств. У нее внутри страшная тоска.
Насколько я понимаю, чтобы догадаться, что с Джек что-то не так, совсем не обязательно быть ясновидящей. Лицо Эйжи принимает озабоченное выражение, придающее ей сходство с маленькой косоглазой мышкой. В нем столько милосердия, что меня накрывает волна любви за то, что она такая добрая и нормальная.
– Да, у нее и правда проблемы, – говорю я. – Вообще-то, мне надо отвезти ее домой. Ты не могла бы…
– Возьми мою машину, – предлагает Эйжа, – надеюсь, с ней все будет хорошо.
Я с тоской представляю, как могла бы сейчас читать с ней книжки о клубах нянь и пить горячий шоколад, забравшись в уютную кровать.
– Спасибо, – говорю я, – ты лучшая.
А когда обнимаю ее, на моей щеке остается немного ее маски из алоэ. Но я не имею ничего против и увожу этот домашний аромат с собой в ночь.
Мы катим по пустыне, рядом сидит Джек. Меня не отпускает ощущение, что время сошло с проторенной колеи. В призрачном свете приборной доски профиль сестры уже не кажется мне таким тощим. Нам словно опять по семнадцать лет, и мы возвращаемся… Непонятно только откуда, ведь по тем временам мы очень редко выезжали из Сандайла.
«Напрягу все силы, – обещаю я себе, украдкой поглядывая на Джек, – буду выбираться домой, чтобы чаще видеться с ней и помогать с ребенком. И тогда в нашей семье опять все наладится».
– Тебе больше нельзя принимать наркотики, – говорю я, – ты и сама это прекрасно знаешь.
– Знаю, – отвечает она, – но не перестану, и это мне тоже хорошо известно.
Когда я выхожу из машины и хлопаю дверцей, к нам бежит Мия. На ее руках грязные перчатки – наверное, была в теплице.
– Как ты могла так с нами поступить, Джек? – На ее лице застыло горе. – Со мной, с отцом? Он же везде тебя ищет.
Ни слова не говоря, Джек проходит мимо нее и направляется к дому.
Мия подносит руки ко рту, закрывает глаза, глубоко вздыхает и только после этого смотрит на меня.
– Привет, Роб, я тебе звонила. Уже и не помню, сколько раз.
– Я знаю.
– Ты одна?
– Да, – отвечаю я, – ты была права, с Ирвином у меня ничего не получилось.
– Вот и хорошо, – согласно кивает она.
Больше ничего к этому не добавляет, за что в этот момент я ее просто обожаю. Потом толкает тяжелую дубовую дверь Сандайла, широко ее распахивает, и воздух доносит до меня знакомый запах кедра.
– Зайдешь? – спрашивает Мия, приподняв бровь.
– Нет, – говорю я, но сама не двигаюсь с места.
Лишь гляжу на машину Эйжи и думаю, сколько она для меня всего сделала – вроде по мелочам, но для меня это оказалось очень и очень важно. Размышляю о ее дружбе. Я даже не знала, что в мире есть что-то настолько веселое и хорошее. В голове также кружат мысли о том, что в последние месяцы было сделано мной самой в стремлении добиться независимости. Телефон, свидание. Не так уж много, зато мое. Вспоминаю мои планы стать учительницей английского и познакомиться с симпатичным парнем, похожим на Роберта Редфорда. И думаю о Колли, которая, как я теперь понимаю, стала главным приключением всей моей жизни.
Потом перевожу взгляд на затененный вход в Сандайл и возвращаюсь мыслью к монстру, поселившемуся в душе Джек, его мрачному, гнетущему голосу по ночам. Рядом с ней у меня никогда не будет своей жизни. Я просто превращусь в собственное привидение, а то и того хуже. Джек ведь как горящая спичка, обращающая в пепел все, к чему прикасается. Оставшись, я могу этого не пережить. Просто сгорю, и все.
В детстве, помнится, Джек меня всегда утешала. Вплоть до того, что придумала мне мать, считая, что я в ней нуждаюсь. В юности мы отдали бы друг за дружку жизнь. Даже сейчас она остается моим сердцем, вылетевшим из тела.
Я мчусь по круглому холлу, пролетаю коридор и несусь по лестнице, даже не слыша, как Мия закрывает за мной дверь. А когда распахиваю дверь нашей комнаты, вижу, что у кровати стоит Джек, не сводя с дверного проема глаз. Все это время она меня ждала. Я заключаю ее в объятия, она тоже обнимает меня своими тонкими ручками.
– Я остаюсь, Кэссиди, – шепчу я ей на ухо.
По шее катятся ее слезы, собираясь лужицей в ключичной впадине. Мою сестру всю трясет.
– Ты в порядке? Тебе плохо?
В моих жилах ревет пылкая любовь, вместе с которой тут же приходит страх.
– Это от облегчения, – говорит она, – я боялась, что ты уже никогда не вернешься.
– Так ты приехала за мной?
Она кивает, скривив мокрый от слез рот.
– Без тебя, Санденс, у меня ничего не получится. О господи, – добавляет она и закрывает рукой рот, сдерживая позыв к рвоте.
Я помогаю ей дойти до ванной.
– Что поделать, беременность… – мрачно произносит она. – Может, еще и не стошнит, надо просто немного посидеть. К тому же здесь прохладнее.
На выложенном плиткой полу ванной мы сидим до тех пор, пока Джек не начинает клевать носом. Я помогаю ей лечь в постель, жду, пока она не уснет.
Затем я закрываю за собой дверь в ванную и извергаю из себя содержимое желудка, пока не освобождаюсь до конца от прошлого и всего, что с ним связано. А чуть погодя обнаруживаю, что по утрам нас с Джек тошнит в одно и то же время. Поскольку после этого она всегда отдыхает, сохранять все в тайне мне гораздо легче.
Наутро я первым делом убираюсь в нашей комнате, снимаю жуткие зеркала, сую их в большой черный пакет для мусора и срываю с окон приклеенный скотчем темный картон. Джек лежит в постели и смотрит. В ярком свете, хлынувшем в комнату, ее лицо кажется пергаментным.
– Я не могу спать, когда меня окружает вся эта хрень.
Оправдательные нотки в собственном голосе выводят меня из себя.
