– Слава добывается тем, кто защищает свою родину, – возразил Инграм.
Старик еще раз наполнил чащи медом. Так продолжалось неоднократно. Состязавшиеся, обращались друг к другу то с упреками, то ласково, иногда гневно, пытаясь схватиться за меч. А старик между тем все наполнял и наполнял чаши. У Ратица посоловели глаза, а рука потеряла твердость. Он раздумывал, чем бы смутить своего соперника. Наконец произнес:
– Весело сидим мы здесь, препираясь на словах, но приятнее было бы пить мед, глядя на женщину. Приведите сюда франкскую девушку, чтобы мы насладились ее видом.
Двое из его товарищей вскочили и поспешили к Двери, а Инграм ударил по столу.
– Ты нарушаешь игру, потому что мне тяжко видеть среди неприятелей дочь достойного друга.
– Однако ты хочешь ее освободить, могучий бражник. Если у тебя хватит силы, то докажи это теперь.
Инграм сурово потупился. У него отяжелела голова. Сорбы уже вводили девушку в зал. Вальбурга остановилась у двери и ее глаза при виде пьющих противников помрачнели.
– Подойди поближе, дочь франков, – сказал Ратиц. – Из-за тебя идет спор, который должен быть решен богами. Уйдешь ли ты с витязем Инграмом, или я построю для тебя новую хижину и оставлю у себя.
Но негодующая девушка ответила:
– Я избрала себе более доблестного защитника, так как свободу, добытую посредством кружки, считаю позором. Не помышляй, Инграм, добыть себе жену при помощи меда и твори свой языческий обычай ради сорбской девушки, а не меня.
Повернувшись к нему спиной, она отошла в угол, где сидел Готфрид, опустилась подле него на колени и закрыла лицо руками. Горячий румянец бросился в лицо Инграму, когда девушка презрительно отвернулась от него. Он услышал презрительный смех славян, и, поднявшись со стула, гневно вскричал:
– Игра нечиста и да будет проклята чаша, которую я еще выпью!
Он бросил чашу на пол и вместе с тем сам тяжело рухнул на землю. В зале раздался дикий радостный вой сорбов, а Мирос, державший меч Инграма, подошел и сказал:
– Снесите его в мой дом.
Но торжествующий Ратиц поднялся и в хмельном задоре подошел к франкской девушке.
– Ты моя. Проводите ее в хижину и позовите певца, чтобы он спел брачную песню.
Девушка поднялась с колен. Ее лицо было бледно, а взгляд суров.
– Никому бы не спасти тебя от руки моей, чудовище! – вскричала она. – Едва ты сразил отца, как уже готовишь позор дочери. Счастлив ты, что возле меня находится праведник. Ты хвалил мои красивые щеки, посмотри, понравятся ли они тебе теперь.
С быстротой молнии она выхватила нож из-под одежды и нанесла себе по лицу зияющую рану. Хлынула кровь. Вальбурга снова подняла на себя нож, но подбежавший Готфрид вырвал у нее оружие Ратиц разразился тяжкими проклятьями, схватил кружку, чтобы бросить ее в девушку, но покачнулся, упал на землю, сраженный медом и гневом. Сорбы собрались вокруг своего начальника, а Готфрид со стариком увели раненую девушку в ее хижину и постарались унять текущую кровь.
На следующее утро в хижине Мироса сидел Инграм, склонив голову на руки. На коленях он держал меч, отданный ему хозяином, а стоявший перед ним Мирос рассказывал об исходе вчерашней попойки и о ране девушки.
– В гневе своем она лишила бы себя жизни, но чужеземный посол вырвал у нее нож. Напрасно, однако. Честнее погибнуть от ножа, чем от палицы Ратица.
Инграм вздрогнул и схватился за меч.
– А как поступил бы ты, если бы пленница грозила тебе ножом? – спросил Мирос.
– Если бы она погибла от доблестного, совершенного над собой поступка, если бы мой меч поразил Ратица, я был бы свободен и счастлив, – пробормотал Инграм. – Но теперь меня гнетут чары, рассеянные на моем пути серебром и песнями враждебных христиан. Бог, властно правящий чашей, отказал мне в помощи. Мне опротивела жизнь и у меня нет желания возвращаться домой.
– Оставайся у нас, – посоветовал сорб. – Привыкнешь к нашим обычаям. Ратиц построит тебе хижину. А если пожелаешь женщину с рассеченной щекой, то, может быть, он подарит ее тебе.
Инграм улыбнулся.
– Сможете ли вы забыть, что я убивал ваших воинов? Может ли существовать мир между вами и мной? Нет, Мирос, иначе советуют мне жены судеб. И ты полагаешь, что он убьет ее?
– Как же ему еще поступить?
– Так скажи ему, что я вызываю его на бой между вашей и нашей границей на шестой день от сегодняшнего.
– Сам объяви ему эту весть, если у тебя есть желание расстаться с солнечным светом. Ты тоже под его рукой, и если он отпустит тебя, то это означает, что его смертельный враг свободно уезжает от него. Прежде всего позаботься о собственном благе.
– Ты говоришь разумно. Я или уйду от вас, или совсем не уйду. Пусть боги решат мою участь. Как вижу, твой повелитель сведущ в искусстве пить. Но пусть поставит он свою судьбу против моей в игре в кости. Снеси ему эту весть. Еще раз померяемся в мирном бою. Он поставит девушку и выигранного вчера коня, а я…
– А ты?
– Самого себя. И свободно уйду или останусь пленником.
Сорб сделал шаг назад и раскрыл рубаху, сказав:
– Тебе известно, кто нанес мне этот удар? Подумай об этом воин. Мне было бы стыдно сознаться, что раб нанес мне этот удар.
Инграм подал ему руку.
– Ступай, чужеземец.
Сорб с неудовольствием ушел, а Инграм склонился головой на стол.
Через некоторое время на дворе раздались шаги вооруженных людей и вошел Ратиц, сопровождаемый своими воинами.
– Горячий же ты игрок, – хриплым голосом произнес он. – Первое состязание предложил я, второе – ты. Истинно, высоко ты ценишь себя. Но конь и девушка приятнее мне, чем ты, и я неохотно выполняю твое желание. Но мои воины требуют, чтобы я не отвергал твое предложение. Условие: одна игральная кость и кинуть надо один раз.
– Если я проиграю, то ты получишь за меня выкуп, – сказал Инграм.
– При оценке мы почтим тебя как воина, – подтвердил Ратиц. – Поклянемся!
Они взяли мечи и произнесли клятву.
– Если у тебя есть человек, – продолжил Ратиц, – игральной кости которого ты доверяешь, то произнеси его имя.
– Мой хозяин Мирос, – сказал Инграм.
Мирос отошел в угол хижины, вынул кости из ящика и положил их на стол. Потом бойцы отошли в сторону и прошептали каждый свою молитву.
– Первым пусть кинет потребовавший игры, – сказал Мирос и вложив кость в чашу, дал ее Инграму.
Бледно было лицо туринга, так же как и лицо Ратица. В хижине воцарилось безмолвие. Инграм тряхнул чашей и выбросил игральную кость.
– Пять! – вскричал Мирос.
– Удачно, – сказал Ратиц и кинул.
– Шесть! – вскричал Мирос.
Крики торжества раздались в хижине. Все отошли от Инграма. Несколько мгновений стоял он, наклонив голову. Затем отстегнул свой меч и бросил его на землю.
