Голова начала приятно кружиться, а все проблемы как-то съежились и отступили на второй план. Он добрых две минуты разглядывал муху, сравнивая ее незавидную судьбу с тем положением, в котором оказался сам, и лишь после этого сосредоточился на том, что происходило во дворе.
Адреналиновый взрыв разом вышиб из него весь хмель. Бутылка выскользнула из внезапно потерявших чувствительность пальцев, ударилась донышком о носок его ботинка, отскочила и с глухим рокотом покатилась по полу, оставляя за собой пенную пивную дорожку. Дрожащей рукой он поднес к губам сигарету, но изжеванный фильтр почему-то ткнулся в щеку. Со второй попытки он попал сигаретой в рот, но затянуться забыл. Сигарета медленно тлела у него в зубах, дым разъедал глаза, но он даже не щурился, оцепенело наблюдая за тем, как из его подъезда, переговариваясь и брезгливо кривя лица, выходят люди в милицейской форме.
На стоянке перед домом стоял зеленый микроавтобус «УАЗ», сине-белая патрульная машина и черная «Волга» со сверкающими хромированными колпаками. Вокруг них, покуривая, бродили водители в форме. Какие-то люди грузили в микроавтобус большие картонные коробки, старательно отворачивая от них лица. Тут же топтался пузатенький крепыш с профессиональной видеокамерой на плече, фиксируя происходящее. Судя по наплечной кобуре, периодически мелькавшей под распахнутыми полами его джинсовой куртки, это был не оператор С телевидения, а еще один оперативник.
— Не оператор, — не слыша собственного голоса, громко повторил Коломиец. — Оперативник. Всем все ясно?
Вокруг машин толпились любопытные. Они держались на почтительном расстоянии, но и там многие из них время от времени отворачивались и зажимали носы. «Что за черт, — подумал Коломиец. — Неужели холодильник испортился? Пропало мясо. Все, все пропало… Странно, ведь у холодильника еще не истек гарантийный срок…»
Все было окончательно ясно, кроме одного: почему, черт побери, испортился холодильник? На минуту это показалось Коломийцу по-настоящему важным, но потом он понял, что теперь ничто на свете уже не имеет значения. Его картины, его мебель, его коллекция ножей и другая коллекция, состоявшая в основном из внутренних органов, его запас продовольствия, его сбережения, спрятанные под отставшей половицей в спальне, — да что там, вся его жизнь! — все, все теперь потеряло какое бы то ни было значение и представляло интерес разве что для прокуратуры и суда.
Ему показалось, что он уже умер и бесшумно парит в ледяном безвоздушном пространстве, но тут из подъезда вышел Забродов, и Владимир Эдгарович разом обрел почву под ногами. Это было так, словно он и впрямь упал на землю с приличной высоты; у него даже пятки заныли от удара, которого на самом деле не было.
Это был он — плагиатор, самозванец, белый ферзь, спутавший все его планы и превративший наполненную высшим смыслом жизнь Владимира Эдгаровича в непрерывное и бесцельное паническое бегство. Это был шпик, филер, стукач, фокстерьер на жалованье; это был реальный враг, олицетворявший все, что Коломиец так ненавидел в безликой людской толпе. О, у этого негодяя имелось собственное лицо, но это было лицо толпы, изменчивое и лживое.
Окурок обжег ему губы. Коломиец выплюнул его на пол и почувствовал, что во рту снова пересохло. Он с сожалением посмотрел на разлитое по полу пиво и увидел свой окурок. Тот продолжал тлеть, лежа на пожелтевшем куске газетной бумаги. Под его горячим кончиком уже образовалось коричневое пятно, которое росло и темнело буквально на глазах, готовясь вспыхнуть.
Коломиец зачарованно смотрел на пятно. Над газетой поднялась тоненькая струйка дыма, в середине пятна возникло неровное отверстие, окаймленное тончайшей огненной чертой, которая то вспыхивала, то угасала в такт неощутимым колебаниям воздуха в комнате. Спустя несколько секунд огонь достаточно окреп для того, чтобы превратиться из ползучих искр в чистое пламя. Потухший окурок, который дал ему жизнь, сморщенным трупиком провалился в прожженную им же дыру. Газета вспыхнула как порох, зашевелилась, съежилась и погасла, оставив после себя только горку черного летучего пепла да полную комнату отвратительно вонявшего паленой бумагой дыма.
«Огонь, — подумал Коломиец. — Надо же, настоящий огонь! И никакого пожара. Ну а если даже и пожар, так что же? Говорят, огонь очищает. Кое-кому в этом городе не мешало бы очиститься. Интересно, кому? Ну, об этом не так уж трудно догадаться. Как это реально осуществить — вот вопрос, на который у нас пока что нет ответа…»
Он сел на скрипучую раскладушку, привалился спиной к стене, закурил еще одну сигарету и стал думать, время от времени дуя на ее тлеющий кончик и зачарованно глядя на жаркий оранжевый уголек. Его бессвязные мысли превратились в четкий план раньше, чем сигарета догорела до конца. Тогда Владимир Эдгарович вынул бумажник, пересчитал наличность, удовлетворенно кивнул и решительно встал с раскладушки.
Он снова был бодр, свеж и полон решимости. Пришла пора поставить на карту все, что у него осталось, и дать последний бой.
Он просто не мог исчезнуть, не поквитавшись напоследок с Забродовым. Белого ферзя необходимо смахнуть с доски хотя бы в самом конце партии. Коломиец точно знал, что, если он этого не сделает, ему не будет покоя ни на этом, ни на том свете.
* * *
Илларион вышел из машины, чувствуя себя довольно глупо из-за напяленного прямо на голое тело легкого израильского бронежилета. Поверх жилета он натянул майку, а поверх майки — легкую матерчатую куртку. Несмотря на поздний час, во всей этой сбруе было чертовски жарко. Илларион потел и злился. Разумеется, если бы речь шла только о его собственной жизни, подаренный сослуживцами бронежилет остался бы преспокойно висеть в шкафу. Но у Коломийца появился заложник, и это в корне меняло дело: теперь Илларион просто не имел права рисковать.
Ножа, которым обычно орудовал маньяк, Забродов не боялся. Но Коломиец мог каким-то образом раздобыть огнестрельное оружие. Ведь рассчитывал же он на что-то, вызывая Иллариона сюда! Имея деньги, купить ствол не так уж сложно, а с маленького расстояния попасть во взрослого мужчину еще проще, даже если ты подслеповат и стреляешь впервые в жизни. «Только бы не дробовик, — подумал Илларион, мягко ступая по асфальту тротуара. — Если крупной сечкой, да в физиономию… бр-р-р!»
Он заметил, что крадется, и перешел на нормальный шаг. Окна магазина, принадлежавшего Марату Ивановичу Пигулевскому, были непривычно темны и безжизненны. В лавке не горело даже дежурное освещение, зато тротуар перед магазином буквально купался в свете люминесцентных ламп повышенной интенсивности. В такой ситуации можно было с одинаковым успехом подползать к дверям по-пластунски или рубить строевым шагом, разобравшись в колонну по шесть. Илларион выбрал золотую середину и подошел к дверям нормальной, немного ленивой походкой усталого человека, которого на ночь глядя против его воли вытащили из дому и заставили заниматься черт знает чем.
Наружная дверь магазина была приоткрыта на палец. Илларион недовольно пожевал губами, дернул плечом и решительно распахнул ее. В узком застекленном тамбуре было тихо и пусто. Сквозь отмытое до полной прозрачности толстое стекло внутренней двери хорошо просматривался озаренный проникавшим с улицы светом торговый зал. По углам лежали глухие черные тени; стекло, фарфор и старая бронза таинственно поблескивали в полумраке. Где-то здесь, среди сокровищ Марата Ивановича, прятался каннибал. Сумасшедший или нет, он выбрал самый верный способ выманить Забродова из дому.
Положив ладонь на узорчатую литую бронзу дверной ручки, Илларион криво усмехнулся. Если бы Коломиец хотел просто убить его, он вполне мог устроить засаду где-нибудь возле его дома. Но он вызвал его сюда, на нейтральную территорию, предварительно обзаведясь заложником. Значит, предстояла беседа, одна мысль о которой навевала на бывшего спецназовца жуткую скуку. Ну о чем, в самом деле, ему было говорить с Коломийцем? Что умного мог ему сказать этот доморощенный каннибал? Тоска, тоска… Впрочем, Илларион отлично сознавал, что разговор по душам даст Марату Ивановичу шанс остаться в живых.
«Только бы не дробовик», — подумал он снова и решительно распахнул внутреннюю дверь тамбура.
Наверху раздался глухой шум, и в то же мгновение на Забродова с тяжелым плеском обрушилась волна какой-то жидкости. Сорвавшееся с шаткой опоры жестяное ведро ударило его по плечу и с грохотом запрыгало по полу.
— Идиотская шутка, — отплевываясь, сказал Забродов и в тот же миг понял, что ни о каких шутках не может быть и речи: маслянистая дрянь, которой его окатили, одуряюще пахла бензином.
Собственно, это и был бензин.
«Ловко, черт подери, — подумал Илларион. — Шутка действительно дурацкая, из репертуара пионерлагеря, но сработала как надо. К этому, если честно, я не был готов. Это тебе не дробовик… Ну, и что же дальше?»
