— Со следующей зарплаты куплю себе махровый халат и меховые шлепанцы, — хмуро сообщил он. — Все-таки, очень холодно в этой хате… Вот летом тут хорошо будет. Выпьешь со мной чайку?
— А ужин?
— Я поужинал у Вики. Ты сама-то ужинала?
— Конечно, — соврала она неизвестно зачем. — Вика тебя уже и кормит… Вижу, все у вас очень мило. Почему же ты всегда так рано приходишь? И ночевать у нее не остался ни разу.
— Я привык ночевать дома. А мой дом — здесь, — заметил Стас, беря с фортепиано старую газету. — Кроме того, не могу же я оставить тебя здесь одну.
— Я не маленькая, — сказала Кира, в который раз, глядя, как он кладет газету в одну из ниш шкафа и переносит на нее пластилиновых псов. — И уж в выходной ты мог бы позволить себе погулять и подольше.
— Я подумал, что тебе будет скучно сидеть здесь одной.
— Вика скоро начнет на меня обижаться.
— Не начнет. Она ведь тебе подруга — разве нет?
— Ну… это разные вещи.
— Не вижу разницы, — Стас поставил в нишу последнюю фигурку и вопросительно посмотрел на сестру. — Ну, так как — будешь чай?
— Честно говоря, не хочется, — пробормотала Кира зачем-то, хотя чаю ей хотелось — и даже очень.
— Ну-у, старушка! — Стас подмигнул ей, потирая чуть лоснящиеся от пластилина пальцы. — Смилуйся! Мне скучно пить чай одному.
— Ладно, полчашечки. И пару печенюшек. Можешь все подать на подносе.
Стас скорчил ей рожу и вышел из комнаты. Кира посмотрела на фортепиано, где лежал альбом с фотографиями, забралась с ногами в кресло и зябко поежилась. Ее пальцы потянулись к вырезу халата, чтобы потрогать кулон, но его там не оказалось. Кира уже успела забыть, что только что сняла его, и сердито посмотрела на свою пустую ладонь, потом снова поежилась, чувствуя, как начинают чуть побаливать кончики пальцев ног. Все-таки, очень холодно в этой квартире. Холодно и темно. И, порой, очень уныло. Веселому, жизнерадостному человеку трудно жить в таком месте. Внезапно Кира поймала себя на мысли, что сама становится похожей на эту квартиру, и даже пальцы ее теперь реже танцуют в воздухе. Неожиданно ей захотелось собрать свои вещи и уехать отсюда — со Стасом, без Стаса — неважно. Уехать и никогда не возвращаться. Она даже приподнялась в кресле, но тотчас опустилась обратно со смущенной улыбкой на губах. Уехать от родных стен? Зачем? Это все от одиночества. Она не привыкла быть одна. Да еще и постоянные странности кругом. В Симферополе она вела простую и понятную жизнь, в ней хватало и радостей, и огорчений, и очень даже плохих моментов, но в ней всегда было все ясно. Неизвестность — да, этого было в достатке, но странностей не припоминалось. Были широкие проспекты, были перекрестки и резкие повороты, но никогда не было темных закоулков, путанных дворовых лабиринтов. И никто никогда не смотрел на нее так, как до сих пор смотрят некоторые из соседей.
Кира схватила пульт дистанционного управления и включила телевизор так поспешно, словно это было некое чудотворное средство против мнительности, а то и паранойи. Перебрала каналов десять, наткнулась на один из своих любимых фильмов — французскую комедию „Великолепный“ и удовлетворенно вздохнула, откинувшись на спинку кресла. Вернулся Стас с чашками, и она встретила его благосклонным взглядом, приняла горячую чашку в ладони и уставилась в экран телевизора. Брат опустился в свое кресло, глядя в том же направлении, пару раз хохотнул, закурил и громко, со вкусом зевнул.
— Вика тебя утомила? — поинтересовалась Кира, не повернув головы.
— Перестань все опошлять! — буркнул Стас, и, слегка удивленная его тоном, она взглянула на него. Только сейчас Кира заметила, что брат заметно осунулся, тонкие черты лица стали еще тоньше, а в подглазьях залегли глубокие тени. Он сидел, сгорбившись и чуть наклонившись вперед, словно его неудержимо клонило к полу, а глаза, казалось, смотрели куда-то внутрь себя.
— Что с тобой, Стас? Ты плохо выглядишь. Ты не заболел?
Он вяло мотнул головой и снова зевнул, прикрыв веки. Его рука с сигаретой дернулась, в воздух взлетела чешуйка пепла и медленно опустилась на вытертый палас.
— Да нет. Просто устал. Уж не знаю, отчего… — Стас резко поднял руку и предупреждающе ткнул в сторону Киры торчащим указательным пальцем. — Только не начинай опять!..
— Это все твои ночные творческие посиделки! — осуждающе сказала она. — Ты совершенно не высыпаешься. Ложись-ка спать, я выключу телевизор…
— Не-не! — запротестовал Стас. — Досмотрю кино, тогда уж…
— Смотри, не кувыркнись на пол. Кстати, я нашла семейный фотоархив. Хочешь посмотреть?
— Ну, давай, — отозвался он без особого интереса. Кира вскочила, подбежала к фортепиано и взяла альбом.
— Вот! — она хлопнула альбом Стасу на колени, отчего тот охнул и чуть не уронил сигарету. — Странно, я нашла его между стеной и трюмо, в своей комнате.
— Наверное, завалился, — Стас зевнул, развязывая пыльный бинт на альбоме. Рука Киры сделала протестующий жест.
— Нет, похоже, его туда спрятали. Это…
— Ты опять за свое?! — глаза Стаса знакомо, сердито блеснули. — Страшная и ужасная бабка?!..
— Ты просто… — Кира осеклась. Стас продолжал пристально смотреть на нее.
— Что?
— Ничего, — сказала она с неожиданной кротостью и вернулась в свое кресло. В несколько глотков допила чай и закурила, глядя в экран телевизора и слыша, как рядом Стас шелестит фотографиями. Через несколько минут он с добродушной усмешкой заметил:
— Пеленки тебе очень идут.
— Тебе тоже!
Он снова усмехнулся и замолчал надолго. Увлеченная фильмом, Кира забыла о его присутствии, и только когда кино прервалось очередной рекламой, спросила, зевая и потягиваясь в кресле:
— Ну, и как тебе фотособрание?
Стас не ответил, и Кира обернулась, решив, что он вышел из комнаты. Но Стас сидел в кресле, выпрямившись и глядя перед собой застывшим, ничего не выражающим взглядом. Его губы были плотно сжаты, лицо казалось побледневшим и очень холодным — чудилось, дотронься она до него, и вместо теплой кожи ощутит под пальцами безжизненный лед. Альбом, закрытый, лежал у него на коленях.
— Стас?!
Он вздрогнул, и его глаза ожили. Теперь в них были смущение и странная злость, словно у человека, с которого, на виду у всех, свалились брюки.
— Не думал, что на меня это так подействует, — Стас похлопал ладонью по желтой замше обложки. Движение получилось удивительно бережным, осторожным, словно он боялся разбудить кого-то внутри альбома. — Мы, мама и… Знаешь, я ведь совсем не помню его лица. Почему-то так странно смотреть на него… теперь…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
