вами расправу?
— Бережёного Бог бережёт.
— О каком Боге может идти речь, когда вы…
— Подожди, батя! — вынужден был вмешаться Илья, — мне кажется, я знаю, зачем господин полковник привёл этих парней.
Он уже хотел было выдать начинающее нервировать соображение, как вдруг предводитель войска решил сменить тактику.
— Я всегда говорил, что у молодых воображение богаче, чем у стариков. Жалко только, что не всегда совпадает с реальностью. Поэтому есть предложение от разговоров перейти к делу. По крайней мере так мы быстрее расставим точки над «i» и обретём ясность.
— Допустим, — вынужден был уступить Николай Владимирович.
В ту минуту в нём как в познавшем жизнь человеке начало преобладать волнение. Предшествовала тому уверенность Гришина.
«Откуда столько гонора? — думал Николай Владимирович. — Если раньше предпочитал вести себя более дипломатично, то сейчас решительность брызжет из глаз, что наводит на мысль, а не появился ли у полковника контраргумент, позволяющий занять позицию диктата. Если да, то что»?
В воображении возник образ Фредерика Лемье.
«Француз отдал приказ перейти в контрнаступление? А что, очень даже может быть».
Требование, чтобы охрана осталась дожидаться в гостиной, было встречено спокойно.
Полковник не стал спорить, в то же время не проявил радости.
— Как скажите, — произнёс он, не забыв добавить. — Мы гости, вы хозяева. Главное, чтобы всё прошло в рамках понимания.
Пройдя в кабинет, Богдановы, при этом, не проявляя к полковнику знаков внимания, заняли места на диване.
Гришину пришлось определить себя напротив хозяев, на кресле. При этом казалось, что его не брало ничего. Чем с большим пренебрежением относились к нему, тем он увереннее чувствовал себя в обстановке полной бескомпромиссности, отчего происходящее становилось похожим на бой боксёров.
Обведя взглядом кабинет, Гришин удовлетворённо хмыкнул: «Уютно».
Богдановы продолжали молчать.
Достав из кармана диктофон, гость установил его в центр стола.
— Прежде, чем предложить вашему вниманию запись, которая, я уверен, не только шокирует, но и озадачит вас, мне хотелось бы озвучить выгодный и вам, и мне вариант перемирия.
— Послушайте, — вынужден был прервать гостя Николай Владимирович. — Не могли бы вы перейти к делу?
— Как скажите.
Приняв вызов, полковник, протянув к диктофону руку, нажал на кнопку «воспроизведение».
То, что предстояло услышать Илье и Николаю Владимировичу, ошеломило обоих настолько, что и тот, и другой в считанные мгновения оказались в роли повергнутых в нокаут боксёров.
На плёнку был записан вчерашний разговор, включающий рассказ Ильи о встрече с Элизабет, об их путешествии в Петербург, о приключениях по возвращении Богданова в Москву, а также история возникновения взаимоотношений между Николем Владимировичем и Соколовым. Особо остро был встречен момент, из которого стало ясно, что Гришин знает и о письме Александра Ивановича, и об отснятом Соколовым фильме, в котором тот открывал тайну готовившегося на него покушения.
Какое-то время сидели молча.
В умах Богдановых наряду с полной растерянностью металась преисполненная восторгом мысль, касающаяся секретного хранилища, о котором Николай Владимирович рассказал сыну за минуту до появления Гришина. Этого на плёнке не оказалось. Посему выходило, что полковник знал всё, кроме, где именно Богданов — старший спрятал доверенные Александром Ивановичем документы.
Возникшая в общении пауза была похожа на минуту молчания для одних, на минуту восторга для другого.
Убрав в карман диктофон, Гришин вопросительно глянул на Николая Владимировича.
На что тот, не поднимая глаз, ответил вопросом: «Чего вы хотите?»
— Того же, что и раньше, — с видом победителя проговорил полковник. И тут же, подумав, добавил, что теперь только с некоторым дополнением.
— То есть?
— Я хочу предложить вам рассмотреть предложение, которое устроит и вас, и меня. Как вы знаете, Лемье добился своего, Катрин его жена, у них семья и всякое такое. Посему архив может интересовать француза только с позиции бизнеса.
Ни мне, ни вам высот, в которых обитает Лемье, не достичь.
Поэтому предлагаю продать бумаги Соколовых Лемье, разделить деньги, забыть обо всём, что сопровождает меня и вас на протяжении четверти века.
— С чего вы взяли, что документы у нас? — без тени волнения произнёс Богданов — старший. — В записанном вами разговоре об этом не сказано ни единого слова.
— Вы правы. В записи нет главного, того, что могло бы раскрыть тайну до конца. Но вдумайтесь, какой резон предлагать компромисс, когда знаешь, где противник хранит бумаги?
Богдановы переглянулись.
То был вызов с неприкрытой угрозой, рассчитанный, что ни тот, ни другой не смогут сдержать себя, а значит, разговор будет продолжаться в ультимативной форме или не будет продолжаться вообще.
— Нет. Ты глянь, — дёрнулся Илья. — Припёрся без приглашения в чужой дом, да я тебя только за то, что уроды твои творили со мной в лесу, порвать должен.
— Спокойно, Илья! Спокойно!
Хладнокровие отца заставило Богданова сбросить обороты.
— Криком не поможешь. Если господин Гришин решил сыграть в открытую, значит, успел предпринять шаги, обеспечившие стопроцентное прикрытие. Не так ли, господин полковник?
На лице гостя не дёрнулся ни один мускул. По всему было видно, что жизненная закалка человека настолько сильна, что любой брошенный в его сторону негатив разбивался об стену полнейшего равнодушия.
— Я всегда говорил, что иметь дело с противником интеллигентным и, что самое важное, умным- дело тонкое. Посему победа над ним есть ощущение превосходства над самим собой. Вы же, молодой человек, слишком восприимчивы как к отрицательным эмоциям, так и к положительным. Надо быть более устойчивым к проявлению внутреннего беспокойства. Оттого, что вы повысили голос, мне ни жарко и ни холодно.
— Вы не ответили вопрос, — вынужден был прервать тираду гостя Николай Владимирович.
— Вопрос? Какой вопрос? — удивлённо глянул в сторону хозяина дома Гришин.
— Что последует, если мы откажемся от вашего предложения?
— Я буду вынужден применить силу.
— Интересно знать, какую?
— Для начала обыск. Дальше, как получится.
Ситуация становилась похожа на эпизод из детективного сериала, в котором стороны после того, как переговоры зашли в тупик, хватаются за оружие.
Разница состояла в том, что пистолет был один.
Вынув оружие, полковник с невозмутимостью во взгляде направил Илье в лоб.
— Сядь и не дёргайся, сопляк.
Брошенная в лицо фраза заставила Богданова опуститься на стул.
Николай Владимирович, оставаясь безучастным, не проявлял ничего, что могло и должно было привести гостя в чувство. Его будто не было в кабинете, о чём в первую очередь свидетельствовали глаза, пустые, бездушные, направленные в никуда, они скорее молчали, чем кричали.
— Слушайте и запоминайте, — прошипев, Гришин сделал шаг назад, в результате чего Богдановы оказались на одном расстоянии от направленного на них пистолета. — Даю три дня. Не решитесь отдать бумаги добровольно, пожалеете,
