Изола шагала уверенно, не спеша, по проходу, образованному придворными. Брандин приветливо улыбался ей. Он всегда был чрезвычайно доволен, когда тот или иной артист из Играта совершал долгое, часто опасное путешествие по морю к его второму двору.
В нескольких шагах позади Изолы Дианора с искренним изумлением увидела поэта Камену ди Кьяру, одетого в просторный, трехслойный плащ. Он нес лютню в футляре, словно это было бесценное произведение искусства. Придворные начали перешептываться: не только Дианору это удивило.
Она инстинктивно бросила взгляд через проход, туда, где стоял Доарде с женой и дочерью. И поймала на его лице выражение ненависти и страха, промелькнувшее при приближении молодого соперника. Через мгновение это выражение исчезло и сменилось привычной маской снисходительного презрения к тому факту, что Камена вульгарно унизился до роли носильщика при гостье из Играта.
И все же, подумала Дианора, это игратянский двор. Камена, как подсказала ей интуиция, вероятно, написал стихи, переложенные на музыку. Если Изола собирается петь его песню, это будет ослепительной удачей для кьярского поэта. И более чем достаточным объяснением, почему он вызвался еще больше возвысить Изолу — и артистов Играта, — взявшись быть носильщиком при ней.
Политика искусства, решила Дианора, почти так же сложна, как политика провинций и народов.
Изола остановилась, как и подобает, примерно в пятнадцати шагах от возвышения перед троном, совсем рядом с Дианорой и Незо.
Она трижды присела в аккуратном реверансе. Очень милостиво, оказывая ей высокую честь, Брандин встал ей навстречу, чтобы поприветствовать. Он улыбался. За его спиной слева улыбался Рун.
Позже Дианора не могла назвать причину или объяснить, почему она перевела взгляд с монарха и певицы на поэта, несущего лютню. Камена остановился шагах в пяти позади Изолы и опустился на колени на мраморный пол.
Эту благостную картину портили его неестественно расширенные глаза. «Листья нилта, — мгновенно поняла Дианора. — Он накачал себя наркотиком». Она заметила капли пота на лбу поэта, а в Зале аудиенций вовсе не было жарко.
— Рад видеть тебя, Изола, — произнес Брандин с искренней радостью. — Мы так давно не встречались, не слышали твоей музыки.
Дианора увидела, как Камена немного по-другому держит лютню. Она решила, что он готовится открыть футляр. Но это не было похоже на обычную лютню. Собственно говоря…
Потом она только одно могла сказать наверняка: именно история с зеленоволосой ризелкой обострила ее зрение. Эта история и то, что Брандин не был уверен, видел ли второй человек, его стражник, ризелку или нет.
Один человек — поворот дороги. Два — смерть одного из них.
В любом случае что-то должно было произойти. И сейчас это происходило. Все, кроме нее, устремили взоры на Брандина и Изолу. Одна лишь Дианора видела, как Камена снял с лютни бархатное покрывало. Лишь Дианора увидела, что это все же не лютня. И только она слышала рассказ Брандина о ризелке.
— Умри, Изола Игратская! — хрипло выкрикнул Камена, выпучил глаза, отшвырнул в сторону бархат и поднял арбалет. С молниеносной реакцией юноши Брандин рефлекторно выбросил вперед руку и создал магический щит вокруг певицы.
Как от него и ожидали, поняла Дианора.
— Брандин, нет! — закричала она. — Это ты!
И, схватив открывшего рот Незо и Играта за плечо, она шагнула в проход, толкнув его перед собой.
Дротик арбалета, точно нацеленный по линии, идущей слева от Изолы, в сердце Брандина, вонзился в плечо ошеломленного Незо. Тот взвизгнул от боли и неожиданности.
Дианора, по инерции продолжая движение, упала на колени рядом с Изолой. И подняла взгляд. Она до конца своих дней не могла забыть выражение глаз певицы.
Дианора отвернулась от этого взгляда. Слишком жгучая ненависть горела в нем. Она чувствовала себя физически больной, ее била дрожь. Заставила себя подняться и посмотрела на Брандина. Он даже не опустил руку. Вокруг Изолы еще дрожал защитный барьер.
Но ей вовсе не грозила опасность. К этому моменту стража уже схватила Камену. Его поставили на ноги. Дианора никогда не видела столь бледного человека. Даже его глаза были белыми, от наркотика. На мгновение ей показалось, что он сейчас потеряет сознание, но тут Камена откинул голову назад, насколько смог в железных руках солдат Играта. Открыл рот, словно в агонии.
— Кьяра! — крикнул он, а затем: — Свободу Кьяре! — прежде чем ему грубо заткнули рот.
Эхо еще долго разносилось по залу. Он был просторным, и тишина стояла почти абсолютная. Никто не смел шевельнуться. У Дианоры создалось впечатление, что двор даже не дышит. Никто не хотел привлекать к себе ни малейшего внимания.
Незо, лежащий на мраморном полу, застонал от страха и боли, нарушив эту немую картину. Двое солдат опустились возле него на колени, чтобы помочь. Дианора все еще боялась, что ее стошнит, она не могла унять дрожь в руках. Изола Игратская не шевелилась.
Она и не может пошевелиться, поняла Дианора: Брандин держит ее в мысленных оковах, словно цветок, распластанный на листе бумаги. Солдаты подняли Незо и вывели его из комнаты. Дианора отступила назад, оставив Изолу одну перед королем. На расстоянии предписанных пятнадцати шагов.
— Камена был орудием, — тихо произнес Брандин. — Кьяра, в сущности, не имеет к этому никакого отношения. Не думай, что я этого не понимаю. Я не могу предложить тебе ничего, кроме легкой смерти. Ты должна мне сказать, почему сделала это. — Его голос звучал жестко и размеренно, в нем отсутствовали всякие интонации. Такого голоса Дианора никогда у него не слышала. Она взглянула на Руна: шут плакал, слезы текли по его изуродованному лицу.
Брандин опустил руку, освободив Изолу, чтобы она могла двигаться и говорить.
Ослепительная вспышка ненависти исчезла с ее лица. Вместо нее появилась вызывающая гордость. Интересно, подумала Дианора, действительно ли она думала, что ее предательство увенчается успехом. И надеялась ли она после убийства короля свободно покинуть эту комнату. А если нет — если она не надеялась на это, — что это означает?
Держась очень прямо, Изола отчасти ответила на этот вопрос.
— Я умираю, — сказала она Брандину. — Врачи дали мне меньше трех месяцев, пока растущая во мне опухоль доберется до мозга. Я уже не могу вспомнить некоторые песни. Песни, которые были моими сорок лет.
— Прискорбно это слышать, — официальным тоном ответил Брандин, его учтивость была столь совершенной, что, казалось, противоречила человеческой природе. — Мы все умираем, Изола. Некоторые совсем молодыми. Не все вступают в заговор, чтобы убить своего короля. Ты должна сказать мне больше, прежде чем я избавлю тебя от боли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
