— Почему ты не спишь?
— Слишком жарко.
Ник кивнул. Ему нечего было ей сказать. Однако он знал, что, будь рядом Лиана, он смог бы разговаривать с ней всю ночь.
— Джонни не просыпался? Хиллари покачала головой.
— Тебя волнует только он и больше ничто? Ник кивнул.
— Но когда-то было иначе. И во многих отношениях я до сих пор люблю тебя. — Но речь шла лишь о том, что затрагивало их сына, а это было совсем иное дело, и оба прекрасно понимали это.
— Почему ты хочешь, чтобы я оставалась твоей женой? — Хиллари в темноте опустилась в кресло. Ник посмотрел на нее.
— Ради него. Он нуждается в нас обоих. И еще долго будет нуждаться.
— Девять лет, — снова повторила она.
— Я не стану отравлять тебе жизнь, Хил. До тех пор пока ты будешь ему хорошей матерью. — Ник хотел спросить ее, как она могла бросить сына почти на год. У него болело сердце, когда он думал о том, как одиноко было Джонни и как одиноко было ему самому во Франции без Джонни.
— И тебе ничего больше не нужно, Ник? — Она не понимала его и не хотела быть с ним. Они оба это тоже знали. Она больше не должна была скрывать от него это. Ей до сих пор не верилось, что он заставил ее вернуться, но он был сильным человеком, слишком сильным, и она не могла с ним справиться. Именно из-за этого она так ненавидела его.
Теперь Ник смотрел на нее и тоже не понимал, кто же она такая, точно так же как и Хиллари не понимала, кто он.
— Нужно. Но сейчас не время.
— Может быть, тебе просто не удалось встретить подходящую девушку. — Он не ответил ей, и на мгновение у Хиллари закрались подозрения, но это было слишком не похоже на Ника. Она знала, что он хранил ей верность, хотя ее это совершенно не волновало. Более того, скорее раздражало.
— Возможно, — наконец ответил Ник и со вздохом встал. — Спокойной ночи, Хил. — Он оставил ее в темном кабинете одну и поднялся наверх в комнату для гостей, куда отнес свои вещи. Они больше никогда не окажутся в одной спальне, с тех пор как за год до этого он ушел из каюты на «Нормандии». То время миновало.
В это лето Ник снял дом в Марблхеде и взял отпуск на август, чтобы провести месяц с Джонни. Хиллари то приезжала, то уезжала. Ник знал, что она с Филиппом Маркхамом, но его это не волновало. Она вела себя приличнее, чем раньше, и, осознав, что Ник не будет ей препятствовать, перестала устраивать сцены. Как ни странно, но Ник чувствовал, что Филипп Маркхам очень ей подходит. Они во многом были похожи друг на друга. И иногда Нику казалось, что именно Маркхаму удалось успокоить Хиллари.
Лучше всего Нику было, когда он оставался один с Джонни. В течение долгих месяцев, проведенных в Париже, он мечтал о таком времени и тосковал по общению с сыном. Но теперь в Марблхеде у него появилась возможность думать и о Лиане. Он отправлялся в долгие прогулки по берегу, смотрел на море и вспоминал корабль, спасение утопающих, бесконечные разговоры с Лианой и их страстную любовь в крохотной каюте. Все это казалось теперь далеким сном, и всякий раз, смотря на сына, Ник понимал, как она была права, предоставив ему свободу, хотя обоим им пришлось заплатить за свою любовь слишком дорого. Ему часто хотелось позвонить ей, узнать, как она, сказать ей, как сильно он ее любит и всегда будет любить, но он понимал, что малейшая попытка связаться с ней будет жестокостью.
Только осенью, уже в Нью-Йорке, он дошел до того, что однажды вечером снял трубку. Хиллари не было дома уже несколько дней. Джонни спал, а Ник несколько часов просидел в гостиной, вспоминая Лиану: звук ее голоса, нежное прикосновение ее кожи. Он знал, что никогда не забудет ее. Но, возможно, она смогла его забыть, говорил он себе. И он, осторожно опустив трубку на рычаг, вышел на улицу. Стоял прохладный и ветреный сентябрьский вечер, в воздухе пахло свежестью. Ник знал, что, если Джонни проснется, горничные услышат, и потому не спешил возвращаться. Он несколько часов бродил по нью-йоркским улицам и только потом повернул к дому. Ник еще не спал, когда в два часа ночи вернулась Хиллари, и он услышал, как хлопнула дверь ее спальни. Он прекрасно помнил то время, когда подобные выходки сводили его с ума, но теперь ему стало все равно. Теперь он сходил с ума от одиночества — без Лианы.
Глава двадцать шестая
В ноябре 1940 года было официально сформировано правительство Виши во главе с Петеном, и Арман де Вильер получил в нем высокий пост Теперь его мнимая измена Франции перестала быть для кого-нибудь секретом. Но к этому моменту Лиана уже привыкла к тому, что ее сторонятся Она давно стала в Вашингтоне парией. Лиана больше не ждала телефонных звонков и приглашений День за днем она просто сидела дома в ожидании, когда вернутся из школы девочки Это чем-то напоминало ей жизнь в Париже после объявления войны, когда Арман по пятнадцать часов в день проводил на работе. Но тогда она, по крайней мере, знала, что он рано или поздно вернется домой, к ней. А теперь только одному Богу было известно, когда они встретятся вновь. Временами ей казалось, что она просто сошла с ума, когда сказала Нику, что они должны прекратить всякие отношения Кому бы от их отношений было хуже? Кому бы это причинило боль? Кто бы о них узнал? Знала бы она сама, а возможно, и девочки; со временем наверняка и Арман узнал бы. Она поступила совершенно правильно, но как горько бывало на душе, когда она вспоминала о Нике. Уже четыре месяца она только и делала, что думала о тех тринадцати счастливых днях на корабле, загзагами идущем из Франции в Штаты.
Арман писал редко и мало, теперь он уже не подписывал письма — они переправлялись через участников фронта Сопротивления. Они доходили до Лианы сложными подпольными путями, сначала попадали в Лондон или какой-нибудь английский порт, а оттуда пересылались в Штаты на грузовых судах или военных кораблях. Письма приходили нерегулярно, и, когда их не было, Лиана гадала, означает ли это, что пересыльный убит или затонул корабль. Выяснить этого она, конечно, не могла. Однако одно она знала точно или, вернее, ощущала — Арман в опасности. Он занимал столь высокое положение, что, если нацистам и Петену станет известно о его предательстве, он будет расстрелян на месте.
«…Любовь моя, у нас очень много работы. Мы спасаем не только людей, но и национальные сокровища — мы крадем из Лувра произведения искусства и прячем их в амбарах, сараях, в стогах сена по всей Франции, чтобы их не успели переправить в Берлин. Возможно, потребуется не одна жизнь, чтобы потом отреставрировать картины, покрытые сеном и гусиным пометом, но все же, пусть в малом, мы не даем им обирать нас… даже крохотный, отвоеванный нами клочок нашей истории — победа… Плюс люди, которым мы помогаем исчезнуть, чтобы спасти им жизнь. Только осознание того, что мы делаем великое дело и спасаем людей, помогает мне смириться с тем, что тебя нет рядом, нет твоей любви, улыбки, нежной ласки…»
