– Мне надо порепетировать!
– Что? – не поняла я. Репетировать фотографию, маленький сюжет? Казалось, принял позу, сделал взгляд, и всё?
– Где у вас зеркало? Мне надо пару минут побыть одной.
Она ушла и через несколько минут «репетиций» вернулась чуть сгорбившись, немного шаркающей походкой. Села. Мне стало ее жалко. У нее тряслись руки. Видно было, что ей необходимо принять дозу. Посмотрела на меня, явно не узнавая. Глаза в кучу, щель вместо рта, крючковатый нос, колтун черных, давно не чесанных волос. Села, тяжело оперевшись на стол. Подперла худыми паучьими руками осунувшееся лицо. И уставилась в пустоту, в себя, внутрь, в свои зеленые, абсентные, разъедающие мозг галлюцинации. Будто ей внутри включили какие-то видимые только ей картинки.
– Снимайте, – хрипло сказала она.
Казалось, ей сейчас понадобится медицинская помощь. Размытый взгляд в никуда, неслышное дыхание… Стало не по себе.
Сняла буквально с одного дубля, настолько всё было страшно и «в десятку».
С остальными работами было то же самое – она уходила в комнату и, проживая там чью-то чужую мимолетную жизнь, возвращалась то английской королевой, то лотрековской кокоткой, то легендарной гордой Юдифью с вечной головой Олоферна под мышкой. Вернее, головой оператора Кружкова. Он мучился – не знал, какое выражение должно быть у отрубленной головы. Это ж тоже образ и тоже важно, говорил он. Мою голову ведь будет держать сама Гурченко!
После первых же съемок Людмила Марковна призналась:
– Мне здесь нравится. Ты собрала профессионалов. Ты не тратишь ни свое, ни чужое время. Это очень важно. Я это уважаю. Поверь, я всякое в жизни видела. С тобой хорошо работать!
Видели бы в тот момент мою удивленно-улыбающуюся рожу! И ессессенно, я бросилась ее целовать!
Гурченко и Толкунова
На открытии выставки «Частной коллекции» в Киеве. 2002 г
Вскоре после этого братания мы решили посниматься еще. Я получала неимоверный заряд от общения с ней! Она вся искрилась, видимо, застоялась без работы. Не знаю, как для нее, но для меня это был и остается самый счастливый момент в моей творческой жизни! Ждала ее, как, наверное, ждут прихода самого дорогого человека.
Снова выбрали пять работ. Снова абсолютно разные: «Гладильщицу» Пикассо, «Земляничный мусс», который она раскопала где-то сама – вот уж никогда бы не осмелилась ей такое предложить, – и «Поцелуй» золотого Климта. Долго думали, кто будет целовать нашу диву. Дело-то ответственное! Не каждому поручишь. Со стороны брать страшно, хотя могу представить эту очередь из желающих поцеловать Гурченко. Надо искать среди своих. Мои дети отпали сразу – закон о растлении малолетних и т. д., мужей давать на такое никто не рисковал, мало ли чем это могло закончиться! И тут Люся Раужина предложила своего сына Антона, который приехал из экспедиции, где был помощником режиссера Пришел. Волновался. Краснел.
Людмила Марковна быстро взяла его в оборот.
– Ты что, не знаешь, как целоваться? Ну-ка, работай! Это работа! Поверни голову! Держи вот так! Ну же, давай!
А сама улыбалась, как пастушка, загадочно и многообещающе.
И снова перерыв, потом репетиции перед съемками, маленькие перекусы с очень сладким чаем и бутербродами и пирожными, женский треп с матерцой и вечный хохот! Хо-хо! Незабываемо!
Так мы с ней «сошлись» характерами. Она много рассказывала, я жадно слушала. Рассказчиком она была редкостным! Намертво держала аудиторию, помимо природного дара применяя свое гениальное театральное мастерство – нужные и вовремя паузы, красивые жесты. Могла и матюкнуться, но не лишь бы, а исключительно к месту. Обладала невероятным чувством юмора – тончайшим, подчас невесомым, который становится понятен лишь задним умом, только ощущается.
Когда хотела покурить, говорила Гале: «Пойдем опустимся?»
Чай пила обязательно из блюдца, но это не на людях, дома, из старинной вместительной чашки. И пользовалась маленькими старинными щипчиками для сахара, тоже редкость.
Обожала булки с маслом – видимо, результат военного детства. «Холестерин? А что это такое?» Ставила журналистов в неловкое положение, когда ей задавали вопрос про ее шикарную фигуру. «У меня просто очень хорошая эвакуация», – с улыбкой отвечала Людмила Марковна. Про эвакуацию не знаю, но тонкая эталонная талия, прямая спина, миниатюрность и изысканность – это и есть Гурченко. Внешне.
В еде разборчивой не была и поесть любила. Самым любимым ее блюдом были вареники – всякие – с творогом, капустой, грибами, вишней, но больше всего любила с картошкой. Причем ела их обязательно с белым хлебом, маслом и сыром! А талия все равно оставалась на месте!
Вареники для Гурченко
Картофель чистим, режем и варим в подсоленной воде. Воду сливаем, кладем в кастрюлю половину сливочного масла и делаем пюре. Лук чистим, мелко рубим и жарим на оставшемся сливочном масле. Сеем муку в миску и добавляем соль. В сметану кладем соль, перемешиваем и добавляем в муку, подливая воду и замешивая тесто средней густоты. Ставим его на полчасика для набухания клейковины, только под пленкой, чтоб не обветрилось.
Картофельное пюре поперчить, добавить в него половину жареного лука и хорошо перемешать. Скатываем из теста колбаску, отрезаем одинаковые кусочки, раскатываем кружочки – всё как обычно. На каждый кружочек кладем начинку, защипываем края и варим, бросая по одному, чтобы не слиплись. Подаем с жареным луком и со шкварками. Да, еще со сметаной, белым хлебом с маслом и сыром – по-гурченковски!
Вам понадобятся для теста:
3 стакана муки,
3 ст.л. сметаны,
1/2 ч.л. соли,
1/2 ч.л. соды,
1/2 стакана теплой воды.
Для начинки:
5–6 небольших картофелин,
2 луковицы,
70–100 г сливочного масла,
молотый черный перец и соль по вкусу.
Я не помню, чтобы она хоть раз сказала слово «диета». Когда мы возвращались из командировки в Киев, каждому из нас моя подруга Лена подарила по киевскому торту. Я свой довезла до Москвы. Марковна – нет. В смысле съела…
Она всегда была в центре внимания, даже когда молчала. Гурченко – это уровень самых великих голливудских кинодив. Только непонятно почему этот уровень был так мало востребован.
Мы вместе ездили на открытие многих моих выставок – Нижний Новгород, Киев, Днепропетровск, ее родной Харьков, была на всех выставках в Москве. Обязательно выступала. Называла меня своим мини-режиссером. Но я в этот момент чувствовала себя по меньшей мере Рязановым! Или Феллини, на худой конец!
