Две недели шла ругань на дипломатическом поле, о которой Иероним Петрович мог только догадываться. С трибун Лиги Наций ораторы вещали о детях Мадрида, вынужденных голодать из-за непродуманных действий великих держав, но то была лишь дымовая завеса. Основная битва велась на неофициальных, но от этого лишь более жарких консультациях с депутатами и чиновниками в Париже, напоминавших откровенный и циничный торг по размену денег на время. Стороны сошлись на том, что в обмен на некоторое количество вполне материальных ценностей, призванных компенсировать работникам некоторых министерств моральные терзания от ненадлежащего исполнения теми служебных обязанностей, французское правительство «не успеет» ввести более жесткие санкции до внеочередной сессии парламента. А уж там левые фракции берутся придать этой задержке вполне законный статус «в связи с особыми обстоятельствами». Каковыми должен стать скорейший и демонстративный отъезд советских граждан и большинства бойцов интербригад. Увы, иначе не получалось – возможности парижских контрагентов были ограничены, а давление на министров, в том числе из-за пролива, оказывалось весьма серьезное. Ну и, кроме того, для Советского правительства сложившиеся обстоятельства предоставляли шанс уйти из Испании без «потери лица», особенно в глазах патриотов республики, которых можно будет перетянуть к себе после возможной победы Франко. Впрочем, данное обстоятельство нигде не упоминалось, и Иероним Петрович мог судить о его наличии лишь по ряду косвенных признаков.
Итогом дипломатических игр стала пришедшая три дня назад из Москвы директива: «Всем гражданам Советского Союза покинуть территорию Испании в течение двух недель, передав союзникам материальную часть и все необходимые наставления». Конечно, о решительном наступлении республиканской армии придется забыть, но она уже способна и самостоятельно противостоять войскам франкистов в позиционной борьбе почти на равных. Особенно в условиях «миротворческой инициативы», равно ограничивающей поставки вооружений и мятежникам. Альтернативой же уходу интернационалистов становилась гибель республики в тисках бензинового голода.
Это решение отразилось в сердце каждого командира и военного специалиста самыми сильными эмоциями. Получалось, что столько сил было потрачено зря. Что друзья и товарищи проливали свою кровь на землях Испании бессмысленно… просто потому что Советский Союз не в силах противостоять давлению так называемого мирового сообщества. У многих граждан Советского Союза, находящихся на территории Испании с той или иной задачей, эта директива вызвала острое чувство боли и бессилия, да такое, что едва слезы не вышибало. А также черной, лютой злости к вмешавшимся в дело праведной борьбы все больше и больше ненавидимым Великобритании и Франции.
Но вот постучались в дверь. Пора. Иероним Петрович, чуть помедлив, развернулся, взял собранный чемодан и зашагал к выходу. С минуты на минуту должен был подойти на вокзал последний состав, на котором ему предстояло добраться до Барселоны и оттуда уже морем направиться в Севастополь. Ради такого дела Черноморский флот прислал не только несколько пассажирских пароходов с угольщиками, но и эскорт из четырех крейсеров: «Красный Кавказ», «Профинтерн», «Червона Украина» и «Киров». Конечно, они смотрелись жалко на фоне того же Итальянского флота, но добавляли гордости уезжающим людям – честно боровшимся за спасение Испанской Республики.
Их провожали. Пышно. Ярко. И эмоционально. На вокзале, на полустанках, где паровозы заправляли водой и углем, в порту. Везде, где было только можно, уходящие советские войска встречали толпы горожан с грустными лицами, цветами и музыкой. Чего тут только не играли. И «Интернационал» и «Гимн Коминтерна», и прочие революционные по своему духу композиции. Но когда до отправления оставалась буквально минута, большой сводный оркестр Мадрида на несколько секунд затих, а потом грянул «Прощание славянки». Без слов, конечно, но и этого хватило за глаза.
Спустя сутки вся Европа судачила об этой «выходке музыкантов», что-то напутавших, но тогда, в те секунды, что зазвучала эта музыка на вокзале Мадрида, у Иеронима Петровича выступили слезы на глазах. И не только у него. Молодые командиры и военные специалисты, не заставшие Империалистической войны, конечно, недоумевали от того, зачем решили вообще играть эту композицию, но те, кто помнил, кто застал, и особенно те, кто воевал, оказались тронуты до глубины души. Да так, что даже через две недели в кабинете Сталина эта музыка продолжила звучать…
– «Прощание славянки»? – задумчиво произнес Берия. – Мне кажется, эта композиция не очень хорошо вписывалась в революционные песни, звучавшие до того.
– Все так считают, – кивнул Берзин. – Кто-то думает, что это стало ошибкой организаторов, кто-то – что умышленная провокация. Но в любом случае, эффект от этой песни был совершенно неожиданный. – Сталин, продолжавший спокойно, но внимательно слушать доклад, не говоря ни слова, на этой фразе слегка повел бровью, демонстрируя удивление и заинтересованность.
– Так в чем же его эффект, товарищ Берзин? – уточнил Берия.
– У нас среди военных специалистов и командиров немалая часть участвовала в Империалистической войне, и для них она не прошла бесследно. Их песня тронула до глубины души, зацепив за какие-то старые струны. Вы понимаете… у людей на глазах выступили слезы. Даже у тех, что доказали свою преданность в Гражданскую войну, убежденно отстаивая наше дело с оружием в руках. Коммунисты, а все одно – зацепило. Некоторые даже беззвучно пели…
– Спасибо, товарищ Берзин, – все так же спокойно произнес Сталин. – Мы благодарны вам за доклад. Можете идти. Если у нас возникнут вопросы, мы вас вызовем. – И когда тот вышел, вождь повернулся к Берии и спросил: – Что думаешь?
– Думаю, что Тухачевский был прав, – задумчиво ответил Лаврентий Павлович. – Эта публичная позиция во многом маска, которую надели люди с той или иной целью. Внутри же совсем иные взгляды и ценности. Самая знаменитая песня царской армии смогла задеть в них глубинные струны, вынудив выглянуть из-под этой маски. Совсем чуть-чуть. Но этого достаточно, чтобы понять фальшивость красивых слов, звучащих с трибун. Истинных коммунистов очень мало. Боюсь, что даже в ЦК. Кроме того, если у армейцев и флотских свои ценности, которые идут с ними сквозь века вне зависимости от политической позиции, и с ними все относительно ясно, то с чиновниками и партийными работниками все очень неоднозначно.
– Насколько? – пыхнув трубкой, спросил Сталин.
– Настолько, насколько это возможно. Мы продолжаем проверять центральные аппараты партии и правительства, натыкаясь на совершенно возмутительные детали, связанные либо с моральным разложением личностей, либо с мутными делами, в том числе и с уголовными корнями. Практически все сотрудники, которых мы проверили, занимаются приоритетно личными делами. Кто-то карьерой, подсиживая коллег и руководителей, кто-то пытается улучшить свое материальное положение, кто-то просто плывет по течению, стараясь прикладывать к этому как можно меньше усилий, и так далее. Искренних коммунистов очень мало. Можно сказать, что их и нет вообще. Поскобли человека немного и из-под тонкого слоя «идеологически верной» штукатурки выглянет совершенно незнакомая и неожиданная личность. Люди просто надели на себя маски и говорят правильные слова, не очень сочетающиеся с их убеждениями. Особенно на местах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
