Нарик, наверное, так не думал, потому что стих на минутку.
— Когда, как? — спросил он сдавленно.
— Послушай меня внимательно. Мы должны обменять тело Ахата на какого-нибудь бродягу. Ну, не мне объяснять тебе, пусть твои ребята заедут в любой морг и купят какого-нибудь дохляка за копейки. Вы должны привезти этого покойника к Николо-Архангельскому кладбищу… Там я отдам тебе тело Ахата, а бомжа сдадим тюремному конвою для кремации. Ты меня понял?
— Понял, — буркнул Нарик, и Швец слышал в трубке его всхлипывания.
— Нарик, будь мужиком, крепись… Еще раз хочу тебе объяснить, что твой дядя сделал такое, что ни одному человеку это не удалось бы.
Снова раздался животный рев:
— Пошел ты, сукоед! Предатель, гадина! Я тебя буду ждать! Но если ты, падлючий потрох, что-нибудь вздумаешь… Запомни — мы тебя порежем из автоматов на ломти…
— Нарик, дружок, перестань… Я тебе сочувствую.
— Тебе позвонят! — крикнул Нарик, в трубке булькнуло, и затараторили гудки отбоя.
«Чтоб ты подох, дерьмоед противный!» — подумал проникновенно Швец.
Уже перед вечером выбрался повидать Моньку. С досадой, в которой Швец не хотел признаваться сам себе, он ощущал, что Джангир окончательно и бесповоротно задвинул его на вторые роли. Швец придумал для этой позиции свои преимущества. Конечно, подчиняться и выполнять чужие указания противно, но есть же замечательные профиты для второго игрока в экипаже. Матрос на гоночной яхте. Или колясочник в мотокроссе. Или в теннисе на второй подаче. Естественно, славы и призов получаешь меньше, но и головной боли, страхов, нервотрепки — да и опасности — гораздо меньше! А выгода, если правильно обернуться, — та же самая.
Но, несмотря на все резонные и разумные утешения, Швецу было обидно — всех людей, окружающих сейчас Джангира, когда-то сыскал и привел он. А с Монькой все деловые вопросы Джангир решает сам. Как говорится, просьба ко всем остальным не беспокоиться, ваш номер «восемь» — понадобится, спросим.
Монька сидел в гостиной своего роскошного номера и парил в тазу больные ноги. На стопах синели четкие наколки: «Они устали». Шустрая смазливая девушка Брютелька, присланная Моньке загодя Швецом, делала дорогому гостю массаж спинального отдела тяжелого корявого тулова.
На столике перед ним был сервирован английский чай, который он закусывал, орудуя столовой ложкой, бисквитно-сливочным тортом «Сказка». Наверное, заедал горькую участь миллионера.
— Ну что, вижу, сидите тут, воркуете, как голубки, — почти незаметно передразнил Швец акцент Джангира.
— Угощайся, мамзер, — засмеялся Монька.
— Эммануил Семеныч — такой отвязной мужик! — возникла Брютелька.
— Такая ласковая лапонька! Доброты и широты — как степь…
— Ну да, — хмыкнул Швец. — Как беспредельная австрийская степь… Перед германской полупустыней…
Брютелька, тоненькая, очень красивая, была простодушная, наивная, чистая, как фальшивый бриллиант. Лет с тринадцати баловалась в пипку, курила дурь и выпивала с дружками по подвалам, пока ее не подобрала шайка бакланов-щипачей.
На рынках Брютелька влезала на высокий ящик и, раздевшись догола, демонстрировала дешевое китайское белье. Бабы не интересовались или злобно фыркали, а мужиков — поглазеть задарма на живые остро торчащие Брютелькины сиськи — собиралась огромная толпа. Вот тут-то их, диких колхозанов, грезящих наяву, и глушили щипачи по-черному.
Девчушку присмотрел Швец, высоко оценил и отнял у бакланов. Гордился собой — этой милой наивнячке можно было поручить дело любой хитрости и сложности.
— Ну что, Моня, хорошая девулька?.. — равнодушно поинтересовался Швец. — Раскинет ножки — видно, как сердечко бьется… По-моему, ты ей нравишься…
— Я знаю, — кивнул Монька. — Реальный миллион у мужчины — самый привлекательный половой признак. Безусловно — первичный… А девчонка — тот еще фрукт! Называется «игруша»…
Швец окинул взглядом все это плотское великолепие и подумал, что, наверное, так выглядит реализованная мечта блатных на нарах: полно «бацилл», от пуза — ханки, английский чифирь и горячая шкица в богатейской обстановке.
— Что происходит? — поинтересовался Монька.
— Нормалек! Живем в достатке, пьем сладко, хороним совести остатки, — бойко продекламировал Швец.
— Ну, вид-то при этом у тебя не очень веселый.
— А чего веселиться? Я сегодня еду за посылкой с того света — труп Ахатки Нугзарова надо получать. Не больно-то развеселишься, особенно если эти уроды стрельбу затеют…
Монька приподнял брови:
— Однако…
Швец с затаенной яростью сказал:
— Непонятно только, почему я должен подтирать за нагадившими ублюдками? Джангир с ними слишком долго тютюшкался — теперь имеем! Надо было Нарика сразу укокошить! И большой привет блатной закавказской общественности! Всем было бы спокойнее.
Монька с сомнением покачал головой:
— Не думаю… Больно ты прыткий… Это все равно, если бы Джангир набрал полный рот дерьма и заплевал им харю. Потом ему от блатных пришлось бы долго отбиваться…
Покалякали о том о сем, Монька спросил о Хэнке.
— Все в порядке… — заверил Швец. — Его будет в Борисполе встречать Лембит…
— Это кто?
— Эстонец. Эсэсовец. Террорист без взрывателя…
— Замечательно, — грустно покачал Монька годовой. — Тогда они с Хэнком найдут общий язык.
— И не сомневаюсь! Если у человека нет общего языка с Лембитом, он ему язык отрезает. Шучу!
— Я понял! Предупреди — если эстонец так пошутит с Хэнком, получишь сдачи авоську потрохов…
Швец встал, обнял приятеля.
— Монька, мечтаю на будущий год приехать к тебе в Вену… Не по делам, а гулять!
— Мой дом — твой дом!
— Я по телику слышал — у вас там будет камерный фестиваль… Выступим, споем тюремный романс «Мы сидели вдвоем»… Пока…
Монька одобрительно похлопал его по плечу:
— Ладно, иди же себе, босяк… Я тебя уважаю — ты входишь в тех людей, которые для меня существуют…
Швец вышел из гостиницы, промок под серым промозглым дождем, пока Десант подогнал к подъезду машину.
— Давай домой… Передохну немножко, а ты приезжай за мной к двум часам ночи… Пойдем вышибать у последней стражи труп Ахатки…
Десант кивнул:
— Слушаюсь, Майор!
— Значитца так — собери штурмовую группу в полном вооружении, ночка может быть горячей. Этот придурок Нарик может устроить большую канонаду…
— Да ладно! Нам этого лаврушника бояться? Двум смертям не бывать, а судьбу не наебать, — философски заметил Десант, пошевеливая своим огромным подбородком.
Швец подумал, что у Десанта во рту много лишнего — губ, щек, языка. И не зубы, а коричневые цедильные пластины.
Они ехали по вечереющему городу, залитому мокрыми сумерками, и мерцающие на крышах и фасадах домов рекламы манили своими лживыми соблазнами. Десант заметил:
— Смотри, Майор, — евро-мебель, евро-ремонт, евро-стандарт… Теперь с твоим дружком у нас есть свои евро-евреи. Чем отличаются? — И неопределенно хмыкнул.
Швец помолчал, подумал, потом серьезно сообщил:
— Такие же противные, как наши, только воняют не чесноком, а французским парфюмом…
Десант довольно захохотал.
К ночи дождь стих, сильно заветрило, и начала быстро натекать стужа. Холодная тьма выстудила ночь до свинцовой сизости. Выехали двумя машинами по Рязанскому шоссе, свернули по путепроводам налево на МКАД и долго телепались в занудной, еле двигающейся пробке — из-за каких-то непрерывных ремонтных работ полоса движения была сужена до одного ряда. Десант, как всегда, рулил. Рядом с ним спокойно спал его напарник и дружок Костин, молчаливый убийца по прозвищу Черный Мародер. Швец на заднем сиденье покачивался в зыбкой полудреме, время от времени поглядывая на огни «БМВ», в котором ехала пятерка прикрытия.
К площадке для отдыха с неярко освещенной шашлычной они подъехали в четверть четвертого. Десант сказал:
— Где-то здесь направо должен быть поворот к крематорию… Не пропустить бы…
Швец сонно откликнулся:
— Не пропустишь… Там большое световое табло — «Тепло пожаловать!».
— Правда, что ли? — удивился Десант.
— Правда! Налево верти, на паркинг…
Зарулили на стоянку и увидели — в глубине припаркован микроавтобус «Газель». Наверное, это и есть нариковские люди. Десант мигнул дважды фарами, «Газель» ответила так же.
Швец сказал в уоки-токи старшему сопровождения:
— Перекрой «бээмвухой» выезд…
Моторы не глушили, вылезли из машины. Десант остался за рулем. Швец шел впереди, в пяти шагах его прикрывал Черный Мародер Костин, на небольшой дистанции, рассыпавшись по всей ширине паркинга, следовали четверо из конвоя.
На середине стоянки Швец остановился, распахнулась дверь «Газели», на асфальт спрыгнули двое. За стеклами микроавтобуса были видны еще люди, сколько — непонятно.
