Мэри ещё не успела ничего сказать, как Подлиза поднял руку:
— Это правда — то, что сказала Джил? Что вы делаете все эти вещи нарочно?
Мэри вздохнула. Она не станет им лгать.
— Такая подлая личность, как Джил, скажет всё что угодно, чтобы отвести обвинения от себя самой. Вплоть до того, чтобы исказить смысл происходящего и превратить высокий подвиг в нечто непотребное.
Ребята ждали продолжения — уклончивый ответ Мэри их явно не устроил. Ну что ж, настала пора приподнять завесу.
— Приготовьтесь к тому, что я вам сейчас скажу. То, что вы услышите, нельзя назвать ни приятным, ни красивым, но оно приведёт к таким чудесным, прекрасным последствиям, что вы этого даже вообразить не можете.
— Так расскажите, — попросила Блёстка. — Мы готовы.
Мэри собралась с духом и сказала — без обиняков, напрямик:
— Живому миру скоро придёт конец.
Ну вот. Впервые она произнесла эти слова вслух, и обнаружила, что в них есть особая магия: теперь, когда слово произнесено, событие стало казаться гораздо более реальным.
И тут к изумлению Мэри подал голос Подлиза:
— Так я и знал!
Мэри даже слегка растерялась, но тут же поняла, что удивляться-то нечему. Живой мир сам делает всё, чтобы настроить людей на нужный лад. Постоянные разговоры о конце света, об Армагеддоне, о грандиозных катаклизмах звучали везде: от церковных кафедр до светящихся экранов.
Ничего удивительного, что скинджекеры Мэри уставились на неё во все глаза. Она даже почувствовала, как её послесвечение вспыхнуло ярче.
— Вы избраны, чтобы стать глашатаями нового мира.
Они и это проглотили не моргнув глазом, ибо разве не питает каждая душа надежду, что она избрана с особенной, божественной целью?
— Вас будут просить сделать вещи, от которых вы можете прийти в ужас, но помните: это делается для того, чтобы испытать вашу веру. Я знаю, в вас достаточно храбрости, чтобы исполнить всё то, к чему вы призваны.
Скинджекеры надулись от гордости, ибо разве не питает каждая душа надежду, что в ней достаточно храбрости, чтобы справиться с самыми тяжёлыми испытаниями?
Послесвечение Мэри теперь пульсировало — так горяча, просто обжигающе горяча была её воля. И тут Мэри открылось нечто, никогда не приходившее ей в голову ранее. Она всегда думала, что ей удаётся собирать последователей и заряжать их энергией за счёт своего обаяния и доброты, но на самом деле здесь крылось нечто большее: это был дар, такой же могучий, как у её брата Майки! Только в отличие от Майки, обладавшего поразительной способностью производить на всех отталкивающее впечатление, Мэри, наоборот, привлекала к себе души и сердца.
Теперь, когда перед ней ясно предстала эта истина, она смогла сконцентрировать жаркое излучение своей души и выслать его вперёд. Лучи серебристого света тянулись, словно щупальца, от неё к каждому скинджекеру, обвивали их, обволакивали, делали их энергию продолжением её энергии, устраняли сомнения и внушали новые взгляды. Она не уговаривала их, она не принуждала их. Зачем? К чему уговоры, когда убеждения этих ребят внезапно и незаметно для них самих заменились её убеждениями?
— Мы будем делать то, чего от нас ждут, так ведь, народ? — спросила Блёстка.
Все согласились.
Мэри улыбалась им, и они впитывали в себя её улыбку, словно животворный солнечный свет. Мэри обрела уверенность, что теперь её ничто не сможет остановить. Зов запада стал сильнее, чем когда-либо, и она знала: скоро она попадёт туда, куда так стремится. Ей теперь казалось, что даже направленные на неё удары служат дальнейшему успеху её дела. Взять хотя бы предательство Джил. Оно не только не повредило Мэри, но укрепило её позиции, заставило открыть скинджекерам весь её план полностью и тем самым накрепко привязать их к ней, к её замыслу. Где-то там, в широком мире маячила постоянная угроза — Алли, но вместо того чтобы деморализовать Мэри, она лишь подстегнула её. Благодаря Алли всё пойдёт теперь куда быстрее!
Перед Мэри открылась широкая золотая дорога — и она была готова пуститься по ней, не оглядываясь назад. Конец живого мира будет скорым и неизбежным. Она пока ещё не знала, как это устроить, но ведь способов разрушения такое огромное множество! Сейчас зима. Живым, пожалуй, стоило бы как следует насладиться видом своих замёрзших, заснеженных полей и колючим, пронизывающим ветром... потому что их миру больше никогда не видать весны!
— Соберите остальных, — велела она. — Мы уходим сейчас же, и не остановимся, пока не достигнем цели.
— А какая у нас цель? — спросил Сушка.
— Такая, какую я укажу! — ответила Мэри.
Все единодушно согласились следовать за ней. Им невдомёк было, что если у них и существовал какой-то выбор, то от него ничего не осталось в тот самый момент, когда их всех сдавили прекрасные щупальца света.
Глава 42
Разум и чувство... и скинджекеры
Реабилитационный госпиталь Вулф-Ривер в Мемфисе, штат Теннесси, расположен на высоте над лагуной Вулф-Ривер, на полуострове Мад-Айленд. Из корпусов госпиталя на лагуну и широкую Миссисипи с другой стороны полуострова открывается великолепный вид, но пациентам отделения долговременной реанимации не до любования красотами природы. Им вообще ни до чего в этом мире нет дела.
Опытные медсёстры никогда не трогали все те мелочи, которыми родные и близкие пытались скрасить быт здешних обитателей, — кроме тех случаев, разумеется, когда вещицы могли стать причиной пожара. Воздушные шарики, цветы в горшках, всяческие яркие украшения наполняли палаты, словно здесь шёл бесконечный праздник. Однако ничто не могло замаскировать царившую в отделении тяжкую, гнетущую тишину.
Алли Джонсон лежала сначала в другом госпитале, но когда её родные переехали в Мемфис, они забрали её с собой. Мысль о том, чтобы оставить свою дочь в больнице в Нью-Джерси была для них невыносима. Последний раз они навещали Алли на Рождество, в самый хлопотный день года, когда родные и близкие приходят в гости, и одинокие обитатели палат на короткое время перестают быть одинокими.
В это Рождество, так же как и по всем другим праздникам, родные Алли всеми возможными способами выказали её коматозному телу всю свою бесконечную любовь. Старшая сестра занялась её ногтями, как на руках, так и на ногах: подстригла, нанесла лак, и всё это — под любимую музыку Алли. Мама расчесала и подровняла ей волосы. Папе выпала самая тяжёлая работа: он массировал её ослабевшие мышцы, придавая им тонус на случай, если в один прекрасный день они вновь ей понадобятся. Врачи утверждали, что мозг их дочери не повреждён, так что нет никаких причин полагать, что она не очнётся. Вот только за четыре года Алли почему-то так и не пришла в себя.
Потом мама села и прочитала дочери очередную главу из «Разума и чувства» Джейн Остин. Она думала, что это любимая книга Алли, но это было не так. Алли нравился актёр, игравший главную роль в фильме, только и всего. Но вот глава закончилась, и всеми, как обычно, овладела печаль; когда бремя её стало окончательно невыносимым, они решили, что пора прощаться. Мама поцеловала Алли в лоб, и, найдя свободное место на увешанной поздравительными открытками стене, пришпилила ещё одну. Уходя, они пообещали дочери прийти к ней в день св. Валентина.
Спускался вечер, посетители покидали своих родных и близких в таком же подавленном настроении, в каком пришли сюда, но зато с сознанием, что сделали хорошее, нужное дело. Рождество закончилось, и в каждой палате установилась тишина, прерываемая лишь попискиванием приборов и гудением машин. Аппараты мониторили, анализировали, вводили питание и лекарства, словом, работали, чтобы поддержать силы в людях, заблудившихся между жизнью и смертью.
* * *
— Я не боюсь умереть, — сказала Алли Кларенсу. Они стояли перед госпиталем; была середина дня, после Рождества прошло две недели. — Я ведь больше трёх лет была уверена, что уже мертва. Мне просто надо узнать, как там моё тело, совсем плохо или не очень...
— Похоже, ты немного боишься вернуться к жизни.
— Единственное, что меня пугает, — буркнула Алли, — это мир под властью Мэри.
С этими словами она скинджекила какого-то прохожего.
— Я скоро вернусь, — пообещала она.
— Если не вернёшься, я пойму.
— Я сказала — вернусь!
И она решительно пошагала в госпиталь.
Пятью минутами позже Алли, уже в теле одной из сестёр отделения долговременной реанимации, двигалась по коридору в сторону палаты № 509, в которой, согласно реестру, почивало тело Алли Джонсон. «Почивало» — вот как они это здесь называли. Какое приятное слово для такого ужасного состояния. Алли подождала, пока из палаты не вышла другая сестра, а затем сделала один глубокий вдох... затем другой, третий — словно собиралась нырнуть на большую глубину. И только потом, всё ещё в теле медсестры, вступила в палату.
