июне 58 года приехать в Россию. За 1-ю повесть, которая (если считать по 75 руб. с листа) будет стоить 500 р. сереб<ром>, я получу деньги около февраля. Но я буду просить вперед руб<лей> 300 и потому получу до 800 р. сереб<ром>. Обе мои повести будут стоить до 1000. Итак: в феврале я получаю деньги
наверно, в апреле от Плещеева тоже наверно, — но что мне делать к 1 января 58 года? Мало того: что мне делать в декабре этого года? К 1-му декабря у меня выйдет последний оставшийся рубль; чем жить? Занять теперь не у кого! Тех людей нет, у которых я решился бы занять. Продать нечего. Жалование вперед я взять не могу (у нас новый командир,{470} да и сумма вперед всегда выдается хлопотливо). Наконец, этот долг, который терзает, мучит меня. Вот почему, любезный друг, я обращаюсь к тебе в последний раз: помоги мне в последний раз. Пришли мне 650 руб. сереб<ром>, если только можешь, всего на каких-нибудь три месяца. Две гарантии тебе, что я отдам непременно, наверно: если не веришь, что в феврале я получу
наверно за свою работу деньги, то в апреле я получу от Плещеева наверняка. В феврале же тотчас же вышлю тебе, в марте получишь. Клянусь тебе! И потому если можешь пожертвовать 650 р. на три месяца, то спаси меня в последний раз, как 1000 раз спасал. Будь еще раз мне благодетелем, поверь, друг мой, что ни за что в мире я бы не решился употребить во зло твою доверенность, в марте получишь — клянусь всем, что есть свято! Помоги, друг и брат. Этот долг до того нравственно терзает меня, что никогда в жизни я не был в таком двусмысленном,
грубом положении. Я всего тебе не пишу, но эпизод для романа будет великолепный из моей истории. Прощай, голубчик брат. Знай, что вся моя надежда на тебя. Я бы спросил у Плещеева, но у него теперь
нет, к тому же он женится. Умоляю тебя об одном: не тяни своего ответа и отвечай тотчас, по получении моего письма, ибо я с крайним нетерпением и тоской буду ждать его.
Жена тебе кланяется. Она писала Вареньке и Верочке, ни одна не ответила. Это ей очень горько. Она говорит, что вы, значит, все на нее сердитесь и не хотите ее в свою родню. Я разуверяю, но бесполезно. Она вас не знает лично. Ей очень грустно.
Моего пасынка Пашечку приняли в Омский кадетский корпус, по просьбе матери, поданной еще полтора года назад. Мы его отправили. Корпус прекрасный, инспектор высокой души человек. Я знаю его лично.{471} Но мне жаль маленького мальчика, только 10 лет, а я его так полюбил. Но приняли, отказаться было нельзя, да и смешно.
Ради Бога, брат, отвечай немедленно, не тяни ответа. Пойми, сколько это для меня значит!
60. M. H. Каткову
11 января 1858. Семипалатинск
Милостивый государь,
Еще в августе получил я от Вашего сотрудника, А. Н. Плещеева, уведомление, что Вы не отказались бы напечатать в «Русском вестнике» что-нибудь моей работы. Я давно уже желал сделать Вам предложение — напечатать роман, которым я теперь занимаюсь. Но так как он был не кончен, то и предлагать было нечего. Мне именно хотелось, чтоб Вы прочли сначала роман мой и потом уже нашлось бы время вступить в переговоры. Мне случилось, лет девять назад, напечатать столько дурного, что теперь поневоле не хотелось действовать заочно. Но обстоятельства мои изменились, и я вынужден действовать не так, как предположил сначала. Позвольте мне объясниться.
Роман мой я задумал на досуге, во время пребывания моего в г. Омске. Выехав из Омска, года три назад, я мог иметь бумагу и перо и тотчас же принялся за работу. Но работой я не торопился; мне приятнее было обдумывать всё, до последних подробностей, составлять и соразмерять части, записывать целиком отдельные сцены и, главное — собирать материалы. В три года такой работы я не охладел к ней, а, напротив, пристрастился. Обстоятельства к тому же были такие, что систематически, усидчиво заниматься я решительно не мог. Но в мае м<еся>це прошлого года я сел работать начисто. Начерно почти вся 1-я книга и часть 2-й были уже написаны. Несмотря на то, я до сих пор не успел еще кончить даже 1-ю книгу; но, впрочем, работа идет беспрерывно. Роман мой разделяется на три книги; но каждая книга (хотя и может делиться на части, но я отмечаю только главы), — но каждая книга есть сама по себе вещь совершенно отдельная. И потому предложить я Вам хотел сначала одну только книгу. 2-ю книгу я не могу, да и не желаю печатать в одном и том же году; равномерно и 3-ю. Но в три года все три книги могут быть напечатаны.{472} Прочтя 1-ю книгу, Вы сами увидите, что такое разделение совершенно возможно. Обстоятельства мои в этом году были такого рода, что я, при перемене образа жизни, стал крайне нуждаться в деньгах. Представив Вам свой роман (1-ю книгу) в рукописи, я намерен был просить у Вас денег до напечатания, и, может быть, Вы бы уважили мою просьбу. Для того я спешил его кончить. Но работа для денег и работа для искусства — для меня две вещи несовместные.{473} Все три года моей давнишней литературной деятельности в Петербурге я страдал через это. Лучшие идеи мои, лучшие планы повестей и романов я не хотел профанировать, работая поспешно и к сроку. Я так их любил, так желал создать их не наскоро, а с любовью, что, мне кажется, скорее бы умер, чем решился бы поступать с своими лучшими идеями нечестно. Но, быв постоянно должен А. А. Краевскому (который, впрочем, никогда не вымогал из меня работу и всегда давал мне время), — я сам был связан по рукам и по ногам.{474} Зная, наприм<ер>, что у него нет ничего для выхода книжки, я иногда 26 числа, то есть за 4 дня до выхода, принуждал себя выдумывать какую-нибудь повесть и нередко выдумывал и писал в 4 дня.{475} Иногда выходило скверно, иной раз недурно, судя по крайней мере по отзывам других журналов. Конечно, я часто имел по нескольку месяцев времени, чтобы приготовить что-нибудь получше. Но дело было в том, что я сам
