Вопрос о причинах пожара Москвы в 1812 году имеет два аспекта: установление достоверной исторической картины и политическую и идеологическую подоплеку этого события. Причем второй аспект и для современников, и для потомков в решении вопроса имел главное значение, и именно такой - политический и идеологический - подход чрезвычайно запутал его.
Достоверные и легкодоступные документальные сведения о пожаре Москвы позволяют восстановить события и отметить зигзаги поворотов толкования его общественным мнением.
В преддверии угрозы захвата Наполеоном Москвы Ростопчин не раз заявлял о намерении перед вступлением неприятеля столицу "обратить в пепел". Но для осуществления этого плана он считал необходимым одно условие: из оставляемой Москвы "выпроводить жителей", то есть жечь пустой город. "Моя мысль поджечь город до вступления злодея была полезна, - писал Ростопчин в письме 11 сентября 1812 года. - Но Кутузов обманул меня... Было уже поздно". По подсчетам Ростопчина, в Москве оставалось около 10 тысяч жителей, и он отказался от своего плана. Ростопчин пишет в воспоминаниях, что оставил в Москве лишь шесть человек полицейских офицеров, чтобы иметь информацию о происходящем в городе. Они доставляли "донесения в главную квартиру, посредством казачьих аванпостов, до которых они могли пробираться через Сокольницкий лес". Ни о каких "поджигателях" не было и речи. В 1823 году Ростопчин издал брошюру "Правда о пожаре Москвы", в которой определенно и четко заявил, что к сожжению ее в 1812 году он не имел никакого отношения.
Москвичи - современники этого события также не считали его виновником пожара. "Весь 1813 и 1814 гг., - утверждает Д.П.Свербеев, - никто не помышлял, что Москва была преднамеренно истреблена русскими".
Все этапы московского пожара зафиксированы документально день за днем.
В день вступления французов в Москву отмечены были два локальных пожара: на Солянке и у Москворецкого моста. Оба они были зажжены по приказу Кутузова. С.Н.Глинка рассказывает, что "видел оба предписания Кутузова, начертанные карандашом собственной его рукой". Эти пожары задержали продвижение французов и обеспечили переправу через Москву-реку и Яузу отступающих русских войск и уходящих из города жителей.
В этот же день начались грабежи. "Пожар, - пишет французский офицер И.Руа, - начался одновременно на базаре, в центре города и в наиболее богатом его квартале... Наполеон готов был обвинять в нем собственную молодую гвардию и самого Мортье (маршал, в 1812 году - командир "Молодой гвардии", назначенный губернатором Москвы. - В.М.), так как предполагал, что пожары в покинутом городе разразились благодаря грабежу и неосторожности мародеров, осмелившихся на грабеж, несмотря на его запрещения". Полководец знал свою армию. А вот свидетельство очевидца запись из дневника Ц.Ложье: "Солдаты всех европейских наций [...] бросились взапуски в дома и церкви, уже почти окруженные огнем, и выходили оттуда, нагрузившись серебром, узлами, одеждой и пр. Они падали друг на друга, толкались и вырывали друг у друга из рук только что захваченную добычу; и только сильный оставался правым после кровопролитной подчас схватки".
Не имея возможности обуздать своих мародеров и потушить пожары, Наполеон предпринимает попытку оправдать себя перед мировым общественным мнением. Он публикует на русском и французском языках бюллетени о пожаре, которые расклеиваются в Москве и рассылаются повсюду, в них виновниками пожара называются агенты Ростопчина. "В городе постоянно вспыхивают пожары, и теперь ясно, что причины их не случайны, - записывает в дневнике Ложье. Много схваченных на месте преступления поджигателей было представлено на суд особой военной комиссии. Их показания собраны, от них добились признаний и на основании этого составляются ноты (официальные заявления. В.М.), предназначающиеся для осведомления Европы. Выясняется, что поджигатели действовали по приказу Ростопчина". Всех поджигателей расстреливали, а их трупы, как объясняет Ложье, привязанные к столбам на перекрестках или к деревьям на бульварах, выставляли "в назидание".
Рассказ мещанки А.Полуярославцевой, остававшейся в Москве, занятой французами: "Другой раз видела я, как сбегался народ на площадь и французов много тоже нашло. Я стою и смотрю. Что ж? Это они, злодеи, притащили наших вешать: зажигателей, видишь, поймали. Какие зажигатели! Одного-то я узнала: из Корсаковского дома дворовый старик полуслепой. Сбыточное ли дело ему зажигать, уж одна нога у него в гробу! А хватали, кто под руку попался, и кричали, что зажигатели. Как накинули им веревку на шею, взмолились они, сердечные. Многие из наших даже заплакали, а у злодеев не дрогнула рука. Повесили их, а которых расстреляли и тела тут оставили, вишь, для примера, чтоб другие на них казнились".
Пожары и общий грабеж продолжались неделю, только начавшийся дождь загасил огонь. Огромное количество добычи из лавок и домов переместилось на биваки солдат, гвардейцы, наиболее успешно пограбившие, как вспоминает французский офицер-кирасир Тирион, "устроили себе лавочки и открыли для армии торговлю, чем только можно".
Кроме мародерствующих французов, жгли свои дома, вернее, лавки с товарами русские купцы. Однако к этому Ростопчин не имел никакого отношения, что и подчеркивает в своих воспоминаниях Е.П.Янькова. Ее семья вернулась в Москву в 1813 году, когда все еще было живо в памяти, а пожар был постоянной темой разговоров.
"Раньше были толки насчет пожаров Москвы, - пишет Янькова, - одни думали, что поджигают французы; французы говорили, что поджигают русские, по наущению Ростопчина, а на самом деле, при дознании, впоследствии открылось, что большею частью поджигали свои дома сами хозяева. Многие говорили: "Пропадай все мое имущество, сгори мой дом, да не оставайся окаянным собакам, будь ничье, чего я взять не могу, только не попадайся в руки этих проклятых французов".
Снова пожары в Москве начались в конце сентября по старому стилю начале октября по-новому, за полторы-две недели до ухода французов из Москвы, когда Наполеону стало ясно, что придется бежать. Он дал приказ при оставлении Москвы взорвать Кремль, собор Василия Блаженного, который в силу своего невежества назвал мечетью, и заранее сжечь сохранившиеся крупные здания.
Французы поджигали общественные и частные дома. Иногда их удавалось спасти. Чиновник Московского почтамта А.Карфачевский, вместе со многими другими погорельцами нашедший убежище в здании почтамта, рассказывает: "10 октября пришел французский капрал с повелением зажечь почтамт. Я накормил и напоил сих голодных пришельцев и заплатил, с помощью наших собратий, 205 рублей, за что остались несожженными, и тем спас до 60 семейств..." Для охраны Воспитательного дома, в котором оставались дети малолетнего отделения, Наполеон, по просьбе его директора, И.В.Тутолмина, сначала откомандировал жандармов, но в октябре и туда явился караул французских солдат-поджигателей. "Когда я и подчиненные мои с помощью пожарных труб старались загасить огонь, тогда французские зажигатели поджигали с других сторон вновь, - пишет Тутомлин в донесении императрице Марии Федоровне. Наконец некоторые из стоявших в доме жандармов, оберегавших меня, сжалившись над нашими трудами, сказали мне: оставьте - приказано сжечь".
Очевидец рассказывает о поджоге французами Московского вдовьего дома, в котором находились тяжелораненные русские солдаты: "Кудринский вдовий дом сгорел 3-го сентября во вторник, не от соседственных домов, но от явного зажигательства французов, которые, видя, что в том доме русских раненых было около 3000 человек, стреляли в оный горючими веществами, и сколько смотритель Мирицкий ни просил варваров сих о пощаде дома, до 700 раненых наших в оном сгорело; имевшие силы выбежали и кой-куда разбрелись. В доме тихо отправляли в церкви службу. Все исповедались и причащались, готовясь на смерть".
Ростопчин не был прямо причастен к московским поджогам, но Наполеон справедливо считал его ответственным за многое, что происходило в Москве. Психологическая подготовка москвичей к возможности встречи с французскими захватчиками и борьбе против них, которую Ростопчин проводил в своих "Посланиях к жителям Москвы", выступлениях, поведении, достигла своей цели. Однажды Ростопчин сказал С.Н.Глинке о своих афишках: "Это вразумит наших крестьян, что им делать, когда неприятель займет Москву".
Сдачу Москвы без боя многие из простого московского люда сочли предательством. Они чувствовали себя обманутыми и преданными высшим военным начальством и своим московским губернатором. Оставалось надеяться лишь на собственные силы.
Грабежи и насилия французских солдат вызывали не только страх, но также сопротивление и желание отомстить. Безусловно, сыграли свою роль и призывы Ростопчина не бояться французов, убеждавшего, что не так уж они страшны.
