И всходило налитое славою
Солнце Родины грозной моей.
(Ахматова. Из черновой редакции стихотворения
“Не дышали мы сонными маками...”, 1946. 1, 410)
Штора в окне, а за ней
Солнце вселенной моей .
(Бунин. “Ранний, чуть видный рассвет...”,
1917. 1, 446)
Как ликует твое умудренное
Сердце — солнце отчизны моей !
(Ахматова. “Долгим взглядом твоим истомленная...”,
1921. 1, 169)
Завораживающая музыка одного из самых совершенных поэтических созданий Бунина “Свет незакатный” явственно звучит в “Царскосельской оде” Ахматовой:
Там, в полях, на погосте,
В роще старых берез,
Не могилы, не кости —
Царство радостных грез.
Летний ветер мотает
Зелень длинных ветвей —
И ко мне долетает
Свет улыбки твоей.
Не плита, не распятье —
Предо мной до сих пор
Институтское платье
И сияющий взор.
Разве ты одинока?
Разве ты не со мной
В нашем прошлом, далеком,
Где и я был иной?
В мире круга земного,
Настоящего дня,
Молодого, былого
Нет давно и меня!
(“Свет незакатный”, 1917. 1, 445)
Здесь не Тёмник, не Шуя —
Город парков и зал,
Но тебя опишу я,
Как свой Витебск — Шагал.
Тут ходили по струнке,
Мчался рыжий рысак,
Тут еще до чугунки
Был знатнейший кабак.
Фонари на предметы
Лили матовый свет,
И придворной кареты
Промелькнул силуэт.
Так мне хочется, чтобы
Появиться могли
Голубые сугробы
С Петербургом вдали.
Здесь не древние клады,
А дощатый забор,
Интендантские склады
И извозчичий двор.
(“Царскосельская ода”, 1961. 1, 281—282)
Нужды нет, что в “Царскосельской оде” Ахматова ориентирует читателей на поиски связей с Иннокентием Анненским, чей “Кипарисовый ларец” фигурирует в тексте стихотворения. Никто и не собирается оспоривать очевидную генетическую связь “оды” Ахматовой со стихотворением Анненского “Снег” (“Полюбил бы я зиму, //Да обуза тяжка... // От нее даже дыму // Не уйти в облака”). Но если перекличка с Анненским лежит как бы на поверхности, то связь “оды” со стихами Бунина притаеннее. Перекличка тут не только ритмическая, но и — это важнее! — смысловая. Для Анны Ахматовой Царское Село тоже “не могилы, не кости — // Царство радостных грез”. Глубокая тоска, ностальгия, скрытая за намеренной жесткостью ахматовской “исторической живописи”, приоткрывается, когда оба эти стихотворения вступают в незримый диалог.
Для Ахматовой важна и концовка бунинского стихотворения — подобные мысли не только посещали ее, но и были источником глубокого драматизма ее творчества. Если у Бунина мысль о невозвратимости давно ушедшей молодости звучит элегически, печаль его лишена душевного надрыва, то Ахматова делает из этого сцену, исполненную трагедийного пафоса. Сравним:
В мире круга земного,
Настоящего дня,
Молодого, былого
Нет давно и меня!
И вот как развивает эту мысль Ахматова в одном из стихотворений 1963 года, вошедших в цикл “Полночные стихи”:
В Зазеркалье
Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья,
Вдвоем нам не бывать — та, третья,
Нас не оставит никогда.
Ты подвигаешь кресло ей,
Я щедро с ней делюсь цветами...
Что делаем — не знаем сами,
Но с каждым мигом нам страшней.
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
Ужасное. Мы в адском круге,
А может, это и не мы.
(1, 296)
В разные годы у Анны Ахматовой появлялись стихи, написанные с явной оглядкой на Бунина. Причем речь идет о самых известных, самых значительных ее вещах. В каждом указанном случае эта оглядка может быть предметом специального исследования. Мы здесь не ставим перед собой такой задачи; ограничимся тем, что сопоставим эти стихи. Поставленные рядом, они обнаруживают, в той или иной степени, глубокое внутреннее родство.
Вот одно из самых известных стихотворений Бунина:
Песня
Я — простая девка на баштане,
Он — рыбак, веселый человек.
Тонет белый парус на Лимане,
Много видел он морей и рек.
Говорят, гречанки на Босфоре
Хороши... А я черна, худа.
Утопает белый парус в море —
Может, не вернется никогда!
Буду ждать в погоду, в непогоду...
Не дождусь — с баштана разочтусь,
Выйду к морю, брошу перстень в воду
И косою черной удавлюсь.
(1903—1906. 1, 239)
А вот “Рыбак” Ахматовой, столь же известное стихотворение из ее первого сборника “Вечер”:
Руки голы выше локтя,
А глаза синей, чем лед.
Едкий, душный запах дегтя,
Как загар, тебе идет.
И всегда, всегда распахнут
Ворот куртки голубой,
И рыбачки только ахнут,
Закрасневшись пред тобой.
Даже девочка, что ходит
В город продавать камсу,
Как потерянная бродит
Вечерами на мысу.
Щеки бледны, руки слабы,
Истомленный взор глубок,
Ноги ей щекочут крабы,
Выползая на песок.
Но она уже не ловит
Их протянутой рукой.
Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.
(23 апреля 1911. 1, 40—41)
Это — у Ахматовой — начало творческого пути, этап ученичества. Но вот проходит целая жизнь, и в ее зените Анна Ахматова пишет наиболее “громкое” свое стихотворение — знаменитое “‘Мужество”:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь ,
Великое русское слово .
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
(23 февраля 1942. 1, 208—209)
Но что такое ахматовское “Мужество”? Не более чем парафраз бунинского стихотворения “Слово”, написанного в годы Первой мировой войны:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь .
(7.1.1915. 1, 369)
В том, что Анна Ахматова повторила в дни величайших народных испытаний заветную мысль Бунина о необходимости “беречь” (“сохранить”) Слово, разумеется, нет ничего зазорного.
Недаром же в другом стихотворении она сказала: “Но может быть, поэзия сама // Одна великолепная цитата”.
Но вот проходит еще двадцать лет, и в конце своего пути Ахматова пишет свой “памятник” — стихотворение “Родная земля”:
И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
1922
В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.
(1 декабря 1961. 1, 291—292)
Это итоговое стихотворение Ахматовой замешано на многих дрожжах, и о некоторых его источниках мне уже приходилось писать15. И было бы странно, если бы в генетическом спектре этого стихотворения не нашлось места “земляной” поэзии Бунина. Оглядка на Бунина действительно имеется, но не там, где Ахматова, в начале стихотворения, ведет подспудную полемику с эмигрантами16. Бунинский след отыскивается там, где речь идет о самом существенном (“тот ни в чем не замешанный прах”). Когда Ахматова писала эту строку, в ее памяти жили строки из стихотворения Бунина 1916 года:
