В такие моменты штурман давал зарок не подпускать к себе знахаря, пользовавшегося дьявольскими силами.
– Странная болезнь… – качал головой цирюльник, исполнявший обязанности врача. – Ничего не болит, а человек тает на глазах.
– Бесы одолевают капитана в минуты трясения, – испуганно говорил капеллан. – Надо изгнать их постом и молитвой.
– Молитва никому не вредила, – подхватывал цирюльник. – Что до поста, – так он и так не ест.
Они брали Библию с крестом и покрывало с алтаря, подступали к Жуану. Накрыв ему голову и дав в руки книгу, капеллан читал экзерсисы на изгнание бесов. Но то ли сам был грешен, то ли черти попались упорные, а только Карвальо спокойно дышал под накидкой, да руки чуть вздрагивали на Библии.
– Хоть бы затрясло его! – взмолился святой отец. – Я бы точно знал, что он одержим Дьяволом.
– Нет в нем беса, – возражал цирюльник. – Пусто у него внутри. Яма в нем.
– Яма? – не понимал священник.
– Как в покойнике, когда душа отлетает, – пояснял кровопускатель. Не было в португальце ни ямы, ни Дьявола. Чем больше он болел, тем меньше мыслей сохранялось в голове. Постепенно Жуан смирился с болезнью и не заметил, как стал думать о смерти. Сначала мысль о ней испугала португальца. Он застонал, встрепенулся, словно хотел отогнать ее вместе с хворью. Слабость не прошла, а мысли вернулись. Во второй раз душа меньше заныла, затем успокоилась. Со стороны казалось, будто кормчий целыми днями сосредоточенно думает, а он погружался в забытье, равнодушно смотрел на подновлявшуюся каравеллу. Если в первые дни мерилом болезни являлось отсутствие желания женщины, то теперь им стала созерцательная бездеятельность. Карвальо часто ловил себя на том, что не хочет думать о жизни, смерти или посторонних вещах, исчезнувших незаметно, как все, что с ним произошло.
Одно волновало португальца – судьба сына. Жуан чувствовал вину, давившую его, заставлявшую стонать по ночам. Он мог не пустить Хуана к султану, спасти, обменять на пленных или отправиться за ним и разделить участь заложника. Единственным успокоением было то, что сын не являлся во снах, не звал к себе, а значит, не погиб и, возможно, обретет счастье. Баррутиа не оставит Хуана без присмотра, пока новая флотилия не войдет в гавань Брунея.
Жизнь вокруг была заманчиво прекрасна. Моряки освободились от ощущения опасности. Альмансор силой, хитростью, подарками прекратил дворцовые интриги против испанцев. Регулярно посылал гостям продовольствие. Часто выходил на берег к кораблю, наблюдал за ремонтом. Подданные раджи помогали морякам, приобщались к основам судостроения. В душе честолюбивого властителя зародилось желание создать флот, не хуже европейского.
В загородном дворце у подножия вулкана гремели выстрелы. Ганс обучал аборигенов ремеслу канонира. Санчо рубил мечом деревянные щиты, хвастался приемами фехтования. Трещали аркебузы, разлетались в стороны перья зазевавшихся птиц. По совету Эспиносы вокруг дворца возводились земляные укрепления, копались рвы на случай штурма города португальцами. Постепенно деревянный дом, с множеством комнат и служебных помещений, превращался в крепость.
Болезнь Карвальо плохо повлияла на дисциплину. Раньше кормчий крепко держал команду в руках, не скупился на побои. Теперь после дел моряки расходились по городу, где у них появились друзья и подруги. Испанцы научились отличать свободных женщин от замужних, старались не портить отношений с соседями. Утром на работу являлись с большим опозданием, иногда вообще не показывались, огрызались на окрики офицеров. Пока эти мелочи не затрудняли починку «Тринидада», рядом слонялись индейцы, готовые помочь за пару стеклянных бусинок. Опасность росла с иной стороны. Возникли разговоры, будто жизнь на острове лучше, чем в Испании. Зачем рисковать, плыть в неизвестность на старом перегруженном корабле?
Глава XXIII
На Тиморе
Больше двух недель стояла «Виктория» в гавани Малуа. Дымились костры, ругались конопатчики. Шипел в жаровнях расплавленный воск, потрескивали поленья. С утра до вечера слышался стук деревянных молотков, лязг железа, звуки скребков. Одновременно с заделкой швов подправляли такелаж, удобнее размещали груз, убирали с палубы дрова, мешавшие работе с парусами.
В поисках продовольствия отряды заготовителей рыскали по окрестностям, заходили в нищие поселки. Испанцы не сразу поняли, почему индейцы носили с собой в мешках из листьев пищу. Она оказалась самой большой ценностью на острове, хотя вокруг шумели леса со зверями и птицами, зеленели поля, плескалась рыба.
Когда солнце садилось в воду, и молодой серебристый месяц повисал над заливом, моряки отправлялись на шлюпке с сетями и факелами ловить рыбу. Темная вода поблескивала в холодном свете, звездные россыпи узорами украшали небо с одинокими островами и землями, мимо которых проносились метеоры-каравеллы, оставлявшие призрачный след. С берега тянуло теплым ветерком, смешивавшимся с запахом просмоленного дерева, рыбной чешуи. Расставив полукругом сети, зажигали факелы, заманивали внутрь рыбу или били ее острогами. Концы веревок с поплавками собирали вместе, тянули за шлюпкой. Рыбины трепыхались на дне лодки, раздували жабры, жадно глотали воздух.
* * *
В субботу, 25 января, «Виктория» поплыла разыскивать Арукето, чтобы наловить для продажи в Испании карликов с длинными ушами. Каравелла сразу попала в сильные течения и полосу отмелей. Лоцманы не знали, где искать остров, проплутали до полудня, утомились от бесконечной лавировки, взяли курс на юго-юго-запад. Карлики были спасены.
День выдался спокойным. Ровный ветер наполнял паруса, но не мог удержать вымпела, ложившиеся на снасти и похожие на садившихся отдохнуть воздушных змеев. Иногда они расправлялись, тянулись к борту, трепетали и вновь никли на паруса. Ветер дул с кормы. Неровная зеленовато-голубая волна метра в полтора спешила за ним, нагоняла корабль, плясала у борта, катилась вперед, охватывала полукругом пространство десятка в три саженей. Гребни, с темными основания и прозрачными вершинами, подталкивали каравеллу, шедшую левым галсом в полный бакштаг со скоростью двух с половиной узлов.
– Знаешь, почему у акулы верхний плавник неровный? – спросил старый лоцман у Пигафетты, глядя на провожавшие судно бело-серые тела.
– Раньше я не обращал на них внимания, – признался Антонио.
– Это Кекену выгрыз у рыбы плавник, – серьезно сообщил туземец. – Поэтому акула не любит людей, нападает на них.
– Какой Кекену? – припоминает летописец.
– Убивший много врагов, – гордо ответил старик. – Кекену хороший воин!
– Что в нем хорошего, если всем приносит неприятности? – возразил летописец. – Акулы из-за него бросаются на людей.
– Никто не в силах победить акулу, только Кекену удалось схватить ее, – упрямо заявил старик.
– Кекену сделал что-нибудь доброе?
– Он победил Конокономлора.
– Зачем?
Туземец отвернулся от акул и посмотрел на Антонио так, будто тот не понимает простых вещей.
– Он убил его.
– Зачем? – не смутился итальянец.
– Дети, дотрагивавшиеся до головы Конокономлора, прилипали к
