Никогда еще в растущих городах не видали ничего подобного. Даже теперь, пытаясь все это понять, становишься в тупик. Численность населения перевалила за четыреста тысяч, и на этом прирост прекратился, однако новые кварталы все росли и росли. Для кого, для каких грядущих жителей строили их с таким неистовством? Какое заблуждение заставляло сооружать тысячи квартир для будущих жильцов, не дожидаясь прибытия этих вероятных обитателей? Единственным оправданием могла служить сила самовнушения, предвзятая уверенность в том, что население третьего Рима, победоносной столицы Италии, бесспорно должно составить не менее миллиона человек. Их, правда, сейчас еще нет, но они, конечно, будут: усомниться в этом было бы непатриотично, было бы равносильно преступлению против родины. И вот все строят, строят без передышки, в расчете на полмиллиона горожан, еще находящихся в пути. Никого не беспокоит, когда они прибудут, на них рассчитывают — вот и все. Компании, создавшиеся в Риме для сооружения широких проспектов, которые должны были пролегать на месте старых, зараженных кварталов, извлекали огромную прибыль, продавая или сдавая внаем недвижимость. Но безумие не знало пределов, и, побуждаемые ненасытной жаждой наживы, возникали другие компании для сооружения все новых и новых кварталов вне городской черты — целых пригородов, которые никому не были нужны. Предместья вырастали, как по волшебству, за воротами Сан-Джованни, за воротами Сан-Лоренцо. На громадных участках виллы Лудовизи, от ворот Салариа до ворот Пиа, и дальше, до самой церкви Сант-Аньезе, начали сооружать целый город. И, наконец, в Прати-ди-Кастелло вздумали молниеносно возвести огромный квартал с собственной церковью, собственной школой, собственным рынком. Речь шла не о рабочих домишках, не о скромных жилищах для простонародья или служащих: речь шла о сооружении огромных, как дворцы, четырех- и пятиэтажных зданий с похожими один на другой громадными фасадами; но вавилонская пышность этих новых, удаленных от центра кварталов была бы под стать лишь таким столицам, как Париж или Лондон, где напряженно пульсирует жизнь, где развивается промышленность, городам, население которых могло бы заполнить эти кварталы. Вот они — чудовищные плоды тщеславия и алчности, поучительная страница истории, горький урок: Рим ныне разорен, и более того — опозорен уродством опоясавших его громоздких белых скелетов, вереницей пустующих и в большинстве недостроенных зданий, усеявших своими обломками заросшие сорной травою улицы.
Роковая катастрофа, полнейшее крушение! Нарцисс пояснил их причины, проследил различные стадии с такой отчетливостью, что Пьеру все стало понятно. На почве спекуляции, естественно, выросли многочисленные финансовые компании: «Л’Иммобильяре», «Ла сочета эдилициа», «Ла Фондиариа», «Ла Тиберина», «Л’Эсквилино». Почти все они занялись строительством, стали сооружать для перепродажи громадные здания, целые кварталы новых домов. Но одновременно они спекулировали земельными участками, с огромным барышом перепродавая их мелким спекулянтам, которые кишели вокруг, а те, в свою очередь, мечтали о прибылях, какие сулили им непомерно высокие цены, все время искусственно вздуваемые лихорадочным ростом спекуляций. Хуже всего, что эти буржуа, эти обезумевшие от запаха наживы лавочники, не искушенные в подобных сделках, не располагавшие свободными деньгами, тоже поддались строительной лихорадке и, желая получить суммы, необходимые для окончания строительства, брали ссуду в банке или обращались к той же компании, что перепродала нм земельный участок. По большей части, опасаясь потерять все, компании эти в итоге были вынуждены принимать обратно земельные участки, а порою и недостроенные здания; наступало чудовищное «затоваривание», от которого эти компании и погибали. Если бы население Рима достигло миллиона человек и заняло приготовленные для него жилища, как это рисовалось в радужных мечтах предприимчивым дельцам, тогда за какое-нибудь десятилетие строительство принесло бы неисчислимые доходы. Разбогатевший Рим стал бы одной из самых процветающих столиц мира. Однако население упорно не прибывало, сдать внаем ничего не удавалось, квартиры продолжали пустовать. И вот, как удар грома, разразился беспримерный по силе кризис. Причины его были двоякие. Прежде всего дома, построенные компаниями, были слишком велики и слишком дороги: множеству небогатых рантье, желавших вложить деньги в недвижимое имущество, приобрести их оказывалось не под силу. Действовал некий атавизм: строители гнались за грандиозностью, им мерещилась вереница дворцов, которые своим великолепием должны были затмить все, что видели прошлые столетия; теперь же дворцы эти стояли угрюмые и мрачные, точно неслыханное свидетельство бессильной гордыни. И не нашлось частных капиталов, обладатели которых осмелились бы или смогли возместить капиталы, вложенные компаниями. В других местах, скажем, в Париже, Берлине, новые кварталы строились, города расширялись за счет национальных капиталов, за счет казны. В Риме, напротив, все сооружалось за счет кредита, краткосрочных векселей и преимущественно на средства иностранного капитала. Строительство поглотило огромную сумму, что-то около миллиарда, и четыре пятых этой суммы составляли французские деньги. Делалось это просто — банкир ссужал банкиру: французские банкиры из трех с половиной, четырех процентов давали деньги итальянским, а те, в свою очередь, из шести, семи и даже восьми процентов выдавали ссуды спекулянтам, строителям нового Рима. Можно представить себе степень всеобщего разорения, когда Франция, недовольная союзом Италии с Германией, менее чем за два года востребовала обратно свои восемьсот миллионов. Гигантский отлив капиталов опустошил итальянские банки; тогда компании, которые спекулировали на земельных участках и строительстве, были вынуждены, в свою очередь, возвратить взятые под проценты суммы; пришлось обратиться в эмиссионные банки, пользующиеся правом выпускать банкноты. В то же время строительные и земельные компании запугивали правительство, угрожая прекратить работы и выкинуть на мостовую Рима сорок тысяч безработных в том случае, если оно не обяжет эмиссионные банки предоставить им на пять-шесть миллионов банкнот, в которых они нуждались; и правительство, напуганное перспективой всеобщего краха, в конце концов на это пошло. Но дома не продавались и не сдавались внаем; естественно, что с наступлением платежных сроков пять или шесть миллионов долга остались невыплаченными; назревавший крах разразился, все вокруг валилось и рушилось: мелкие спекулянты увлекали в своем падении строителей, строители — земельные компании, те — эмиссионные банки, а банки подрывали государственный кредит, что угрожало национальной катастрофой. Таким образом, кризис, вначале ограниченный рамками городского управления, перерос в ужасающий финансовый крах, в угрозу общенационального бедствия, целый миллиард был загублен понапрасну, а Рим постыдно обезобразили, загромоздили руинами недавних построек, зияющими коробками пустующих зданий, способных вместить пятьсот или шестьсот тысяч жителей, появления которых ждали и ждут до сих пор.
Надо сказать, что опьяненное победой правительство и само воодушевилось обширнейшими планами. Предстояло из раздробленной на части страны создать победоносную Италию, которая за четверть века обрела бы единство и величие, прочно завоеванные другими странами на протяжении столетий. И вот лихорадочная деятельность началась: идя на чудовищные затраты, сооружают каналы, порты, шоссе, железные дороги, во всех городах Италии общественные работы приобретают широчайший размах. Для создания великой нации не жалеют средств. Со времени союза с Германией бессмысленно поглощает миллионы военный и морской бюджет. И все непрестанно возрастающие нужды удовлетворяются путем выпуска ассигнаций; из года в год правительство прибегает ко все новым и новым займам. Одно только здание военного министерства в Риме обошлось в десять миллионов, здание министерства финансов — в пятнадцать, сто миллионов было вложено в строительство набережных, которые так и остались незаконченными, более двухсот пятидесяти миллионов поглотили опоясавшие город оборонительные сооружения. И теперь, как некогда, в людях горело все то же пламя роковой гордыни, бурлили все те же соки античной почвы, способной породить лишь грандиозные замыслы, говорило все то же стремление ослепить и покорить всякого, кто вздумает ступить на землю Капитолия, пусть даже усеянного прахом могущественных династий, рухнувших здесь одна за другой.
— Ах, дорогой мой, если порассказать все, о чем болтают, что шепчут друг другу на ухо, привести все факты, вы изумитесь, придете в ужас — так заразительна оказалась убийственная горячка игорного азарта: все население города, по существу такое рассудительное, вялое, эгоистичное, посходило с ума. Разорилась не только мелкая сошка, какие-нибудь наивные простофили, нет, — пошли прахом состояния именитых аристократических родов, почти всей римской знати, из чьих рук уплыли золото, дворцы, шедевры искусства, все, чем владела эта знать благодаря щедротам Ватикана. И эти огромные богатства, за столетия папского непотизма скопившиеся в руках немногих семейств, в каких-нибудь десять лет растаяли как воск во всепожирающем пламени биржевых спекуляций.
