Кроме того, необходима была преступно-католическая любовь к Христу.
Твои рукиЭти руки со мной неотступноСредь ночной тишины моих грез.Как отрадно, как сладко-преступноОбвивать их гирляндами роз.
Я целую божественных линийНа ладонях священный узор…(Запевает далеких ЭринийВ глубине угрожающий хор).
Как люблю эти тонкие кистиИ ногтей удлиненных эмаль,О, загар этих рук золотистей,Чем Ливанских полудней печаль.
Эти руки, как гибкие грозди,Все сияют в камнях дорогих.Но оставили острые гвоздиЧуть заметные знаки на них.
Так начинались стихи Черубины.
На другой день Лиля позвонила Маковскому. Он был болен, скучал, ему не хотелось класть трубку, и он, вместо того, чтобы кончать разговор, сказал: «Знаете, я умею определять судьбу и характер человека по его почерку. Хотите, я расскажу вам все, что узнал по вашему?» И он рассказал, что отец Черубины – француз из Южной Франции, мать – русская, что она воспитывалась в монастыре в Толедо и т. д. Лиле оставалось только изумляться, откуда он все это мог узнать, и таким образом мы получили ряд ценных сведений из биографии Черубины, которых впоследствии и придерживались.
Если в стихах я давал только идеи и принимал как можно меньше участия в выполнении, то переписка Черубины с Маковским лежала исключительно на мне. Papa Мако избрал меня своим наперсником. По вечерам он показывал мне мною же утром написанные письма и восхищался: «Какая изумительная девушка! Я всегда умел играть женским сердцем, но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук».
Он прибегал к моей помощи и говорил: «Вы – мой Сирано»{11} , не подозревая, до какой степени он близок к истине, так как я был Сирано для обеих сторон. Papa Мако, например, говорил: «Графиня Черубина Георгиевна (он сам возвел ее в графское достоинство) прислала мне сонет «di risposta»[63], – и мы вместе с ним работали над сонетом.
Маковский был очарован Черубиной. «Если бы у меня было 40 тысяч годового дохода, я решился бы за ней ухаживать». А Лиля в это время жила на одиннадцать с полтиной в месяц, которые получала как преподавательница приготовительного класса.
Мы с Лилей мечтали о католическом семинаристе, который молча бы появлялся, подавал бы письмо на бумаге с траурным обрезом и исчезал. Но выполнить это было невозможно.
Переписка становилась все более и более оживленной, и это было все более и более сложно. Наконец, мы с Лилей решили перейти на язык цветов{12}. Со стихами вместо письма стали посылаться цветы. Мы выбирали самое скромное и самое дешевое из того, что можно было достать в цветочных магазинах, веточку какой-нибудь травы, которую употребляли при составлении букетов, но которая, присланная отдельно, приобретала таинственное и глубокое значение. Мы были свободны в выборе, так как никто в редакции не знал языка цветов, включая Маковского, который уверял, что знает его прекрасно. В затруднительных случаях звали меня, и я, конечно, давал разъяснения. Маковский в ответ писал французские стихи.
Он требовал у Черубины свидания. Лиля выходила из положения очень просто. Она говорила по телефону: «Тогда-то я буду кататься на Островах. Конечно, сердце вам подскажет, и вы узнаете меня». Маковский ехал на Острова, узнавал ее и потом с торжеством рассказывал ей, что он ее видел, что она была так-то одета, в таком-то автомобиле…. Лиля смеялась и отвечала, что она никогда не ездит в автомобиле, а только на лошадях.
Или же она обещала ему быть в одной из лож бенуара на премьере балета. Он выбирал самую красивую из дам в ложах бенуара и был уверен, что это Черубина, а Лиля на другой день говорила: «Я уверена, что вам понравилась такая-то». И начинала критиковать избранную красавицу. Все это Маковский воспринимал, как «выбивания шпаги из рук».
Черубина по воскресеньям посещала костел. Она исповедовалась у отца Бенедикта{13}. Вот стихотворения, посвященные ему, и исповеди:
Его египетские губыЗамкнули древние мечты.И повелительны, и грубыЛица жестокого черты.
И цвета синих виноградинОгонь его тяжелых глаз;Он в темноте глубоких впадинИстлел, померк, но не погас.
В нем правый гнев грохочет глухо,И жечь сердца ему дано:На нем клеймо Святого Духа —Тонзуры белое пятно…
Мне сладко, силой силу меря.Заставить жить его устаИ в беспощадном лике зверяПровидеть гневный лик Христа.
ИсповедьВ быстро сдернутых перчаткахСохранился оттиск рук,Черный креп в негибких складкахОчертил на плитах круг.
Я смотрю игру мерцанийПо чекану темных бронзИ не слышу увещаний,Что мне шепчет старый ксендз.
Поправляя гребень в косах,Я слежу мои мечты, —Все грехи в его вопросахТак наивны и просты.
Ад теряет обаянье,Жизнь становится тиха, —Но так сладостно сознаньеПервородного греха…
* * *
Вот образцы стихов Черубины:
Красный плащКто-то мне сказал: твой милыйБудет в огненном плаще…Камень, сжатый в чьей праще,Загремел с безумной силой?..
Чья кремнистая стрелаУ ключа в песок зарыта?Чье летучее копытоОтчеканила скала?..
Чье блестящее забралоПромелькнуло там, средь чащ?В небе вьется красный плащ…Я лица не увидала.
БлаговещаниеО, сколько раз, в часы бессонниц,Вставало ярче и живейСиянье радужных оконницМоих немыслимых церквей.
Горя безгрешными свечами,Пылая Славой золотой,Там под узорными парчамиСтоял дубовый аналой.
И от свечей и от закатаАлела киноварь страниц,И травной вязью было сжатоСплетенье слов и райских птиц.
И, помню, книгу я открылаИ увидала в письменахБезумный голос Гавриила:«Благословенна ты в женах!»
Наряду с этим были такие:
Лишь раз один, как папоротник, яЦвету огнем весенней, пьяной ночью…Приди за мной к лесному средоточью,В заклятый круг, приди, сорви меня!
Люби меня! Я всем тебе близка.О, уступи моей любовной порче,Я, как Миндаль, смертельна и горька,Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.
Были портретные стихи:
С моею царственной мечтойОдна брожу по всей вселенной,С моим презреньем к жизни тленной,С моею горькой красотой.
Царицей призрачного тронаМеня поставила судьба…Венчает гордый выгиб лбаЧервонных кос моих корона.
Но спят в угаснувших векахВсе те, кто были бы любимы,Как я, печалию томимы,Как я, одни в своих мечтах.
И я умру в степях чужбины,Не разомкну заклятый кругК чему так нежны кисти рук,Так тонко имя Черубины?
Легенда о Черубине распространялась по Петербургу с молниеносной быстротой. Все поэты были в нее влюблены. Самым удобным было то, что вести о Черубине шли только от влюбленного в нее Papa Мако. Правда, были подозрения в мистификации, но подозревали самого Маковского.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
