Голос-шелест.
И Свята спотыкается, а потом начинает плакать. Это страшно, когда из зеленых-зеленых глаз катятся слезы.
— Это я… я виновата… что мама умерла… я… пошла тогда с ней… она поменяла… мою жизнь на свою… поменяла…
— Нет, — мой взгляд метался по лесу. Ну и где этот рысь, когда нужен? Или хоть кто-нибудь. — Тебе сколько было? Семь лет?
— Меня предупреждали, что нельзя уходить с незнакомыми…
— И что? Всех детей предупреждают, но еще никогда и никого это предупреждение не спасало. Если кто-то захочет увести ребенка, он уведет. Дети… они просто верят, что мир хороший. А Розалия так вообще… хотя наверняка это не Розалия была. В том смысле, что не её душа, а ведьмы. Ведьме же и взрослый не сможет противостоять. Мы вот не смогли, хотя и взрослые.
Мы вышли-таки на опушку, где метался знакомый матерый рысь. А чуть дальше, на поле, застряла машина. И от нее к нам бежал человек, нелепый, пухлый, в очередном вельветовом костюме.
— Папа… — Свята вцепилась в мою руку и слез стало больше. — Как я ему скажу… что виновата… я виновата…
— Да ни в чем ты не виновата! Сидеть! — рявкнула я рысю, который не нашел ничего лучше, чем ринуться к нам. Еще и на задние лапы встал, передние положив Святе на плечи.
От моей наглости рысь ошалел.
И сел.
— Розалия… та, другая, которая в ней поселилась, судя по всему была не просто ведьмой, а… заклятой. Темной. Настоящей, с того прошлого времени. И уж если она хотела заморочить, то морочила. И ей нужна была твоя мама, хотя не понимаю, зачем… но она её получила. И счастье, что только её, а могла бы и двух.
И странно, что она отпустила Святу тогда.
Детская душа ведь не хуже взрослой, а то и лучше.
— Свята… — Марк Иванович сгреб дочь в охапку и так, что кости затрещали. — Святочка…
— Папа…
Слез стало еще больше.
А я… я отступила.
— Мне бы помощь не помешала, — сказала я рысю, который сидел с видом превозмущенным, даже оскорбленным. — Там… уже говорила, тело одно вынести. Может, из людей кто?
— Маверик, — ответил Марк Иванович. — Поможет.
А он человек?
Хотя… какая разница. Главное, что не мне самой тащить.
— Я… вернусь и все объясню, хорошо? — я видела в глазах Марка Ивановича вопрос. И у рыся. И он тут не один, теперь я четко различала смутные тени, собравшиеся на опушке леса. Сколько их…
— Яна!
И княжич тут! Показался из машины, но приближаться не рискует. Хотя все одно приятно, что явился… или это просто долг хозяина?
Или…
Не важно.
— Маверик, — устало произнесла я. — Пусть будет Маверик. Только… похоронить её надо бы так, чтобы не вернулась. Она, конечно, не должна…
Что бы там в источнике ни было, но убило оно Розалию с гарантией.
Но мало ли.
— Займемся.
Маверик появился на поляне через десять минут. Все так же невозмутим и даже равнодушен. Правда, протянул Святе пирожок, и мне — второй.
— Спасибо, — пирожок я взяла и съела, слегка поразившись собственной душевной черствости. Ну а потом мы пошли.
И вернулись.
Я показывала дорогу, Маверик послушно ступал следом. И лишь на поляне с дубом огляделся, хмыкнул и сказал:
— Ничего не изменилось.
Да?
А вот то, что от Розалии осталось, он подхватил с легкостью, и на плечо закинул.
— Веди, — велел.
Я и повела.
Обратно.
Так, вдвоем, да еще под конвоем из трех рысей, мы добрались до машины, причем машина была не Розалии — новенький черный джип. В багажник скинули тело. На заднем сиденье устроилась Свята с отцом.
— Я могу и пешком, — сказала я Маверику. Но он покачал головой:
— Князь желает знать…
— Я отвезу, — княжич явно измаялся весь. — Машина недалеко. И скажи деду, пусть… чаю приготовят.
Ну да, в любой непонятной ситуации нужно пить чай.
Нынешняя для чаепития подходила идеально.
— Мы все испугались, когда вы пропали, — княжич провел меня до машины, к слову весьма обычной и отнюдь не новой. — Мир давно не был настолько в ярости…
— А ты?
Зачем я спрашиваю.
— И я, — спокойно ответил княжич, чуть прикрывая глаза. А я только сейчас заметила, что они обрели весьма характерный ярко-красный оттенок. — Что случилось?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Расскажу, — я пристегнула ремень безопасности. — Только… давай уже для всех. Просто это… сложно. И я сама толком не понимаю, что там случилось.
Спорить Лют не стал.
И до самого дома мы ехали в тишине. Только когда машина остановилась, он вытащил из кармана что-то, что протянул мне.
— Возьми.
Что это?
Медальон? Круглый, небольшой, с монетку, и на тонкой цепочке, правда, подозреваю, что разорвать её, заговоренную, получится далеко не у каждого.
На одной стороне рисунок.
Другая — гладкая.
— Просто носи при себе, и я буду знать, что с тобой все хорошо.
— Спасибо…
— Это просто… подарок. Хорошо?
Хорошо.
Сжимаю медальон в кулаке. Просто подарок… разве можно вот так, просто подарки? И почему мне даже обидно, что он просто, а не без скрытого смысла?
Что…
Лют открыл дверь. И руку мне подал, помогая выбраться. А я надела медальон. Стоило ему коснуться кожи, и я ощутила легкий укол.
— Заговоренный?
— На защиту, — подтвердил Лют. И обрывая дальнейшие расспросы, сказал: — Идем. Дед не любит ждать.
Тело Розалии странно смотрелось на дубовом паркете. И в зале этом. Камин горящий. Кофейный столик. Изящная мебель. Князь в черном костюме.
И труп.
Чувствовался в этом некоторый диссонанс.
— Доброго… вечера… ночи… наверное, — промямлила я. — Если что, то я её не убивала. Она сама… или источник. Сложно сказать наверняка.
— Присаживайся, девочка, — голос князя был ласков. Только меня от этой ласки на дрожь пробило. И глаза… глаза у него тоже красные, только не ярко, как у Люта, скорее темно-вишневые, того спелого оттенка, который обретает вызревающая вишня.
Но это…
Я молча опустилась в кресло.
А княжич встал за моей спиной. Свята с отцом устроились на диванчике. Маверик занял место в дверях, причем вид у него был невозмутимейший. Вот шагнул в сторону, пропуская Мирослава, и снова вернулся.
— Приношу свои извинения, — Мирослав дернул шеей и, не удержавшись, поскреб себя за ухом. — Мои люди глубоко раскаиваются, хотя это не снимает вины ни с них, ни с меня.
Взгляд его остановился на Розалии.
И губа дернулась.
Рык он сдержал, но клыки блеснули, да и сама фигура поплыла.
— Не здесь, — сухо произнес князь.
— Еще раз прошу прощения, — Мирослав отступил. Ноздри его дрожали. Да и по всему было видно, что сдерживался он с трудом. Но сдержался. Отступил к самой двери, к которой и стул подтянул. Сел с прямой спиной, руки на колени положил. А глаза все одно рысьи.
— Что ж… раз уж все собрались, — заговорил князь. — Я хочу понять, что здесь произошло.
— Она… — Свята стиснула кулачки. Её глаза были сухи и лишь легкая припухлость век выдавала недавние слезы. — Она… убила маму. Я не знаю, как… я не помнила. Ничего не помнила. А когда попала туда, то… то вспомнила все. И четко так.
Теперь она говорила почти спокойно, разве что вцепившись в руку отца, словно боясь, что он эту самую руку заберет. Только зря боялась. Марк Иванович её лишь обнял.
Поцеловал в макушку и сказал что-то тихое.
Понятное лишь им двоим. И Свята словно выдохнула, уткнулась в его плечо.
Князь же перевел взгляд на меня. Глаза его стали еще более… багряными? И опасностью потянуло, жутью, той, которая нечеловеческая, которая напоминает о временах былых, темных.
И о том, почему тьма опасна.
На плечо легла рука. И я выдохнула.
— Полегче, — произнес княжич.
А я заговорила. О… да о том, что на площади было. С самого начала. Стараясь не упустить ни мелочи. Да и не получилось бы упустить, потому как память любезно подсказывала.
Вот руки Розалии.
