Грохот от ударов разнесся далеко. Если бы дрались простые мужики, и то стук услышали бы за сотню саженей, но сошлись два сильнейших богатыря, что силой мало уступают даже Илье Муромцу, а воинским умением лучшему из богатырей — Добрыне Лунный Луч.
— Надо заканчивать, — прохрипел Зарей. — А то набегут… Не наши, так печенеги…
— Печенеги в лес не сунутся, — ответил Кышатич с осторожностью, — а вот наши могут… Эх, вот и накаркали!
В голосе великана прозвучала откровенная досада. Взгляд его был устремлен через плечо Зарея. Тот невольно оглянулся, успел увидеть зеленые деревья, начал поворачиваться обратно, уже чуя недоброе…
Топор Кышатича блеснул в солнечных лучах как льдина. Зарей держал щит у груди, готовый защитить и голову, но острой болью полоснуло по ногам. Он вскрикнул в страшном гневе, стена деревьев повернулась набок, земля метнулась навстречу, ударила в лицо.
Он попытался вскочить, снова упал, перевернулся, чувствуя боль, ярость, и вдруг увидел прямо возле лица красный сапог с желтыми отворотами. Из сапога торчала отрубленная по колено нога. Кровь хлестала, как из разрубленного бурдюка.
Застонав от стыда, он повернулся на спину. Кышатич стоял на краю поляны, щит и топор в руках, лицо угрюмое, в глазах стыд. Зарей сказал громко:
— Кышатич… ты… Ты же ударил нечестно!
Великан прорычал с глухой злостью:
— Знаю. Но я не мог… не мог отдать ее тебе!
Зарей перевернулся на живот, с трудом поднялся на одно колено. Взгляд упал на ближайший пень. Сцепив зубы, он встал и, стоя на одной ноге, запрыгал с топором в руке и щитом в другой к этому пню. Кровь хлестала из отрубленной ноги, оставляя следом кровавую дорожку.
Кышатич потемнел. Зарей оперся обрубком на пень, навалился с силой, пережимая рану. Всегда румяное лицо стало бледным и страшным. Под глазами проступила жуткая синева.
— Продолжаем бой, — сказал он хрипло. — Продолжаем!
Кышатич просипел тяжело:
— Ты уже мертв.
Зарей сказал хрипло и яростно:
— Я жив!.. И называю тебя дважды трусом!.. Первый раз, когда ты ударил по ногам. Второй раз, когда устрашился сражаться с одноногим!
Кышатич ответил таким же сиплым, прерывающимся голосом:
— Я уже убил тебя… Зачем мне рисковать?..
Но тело его уже качнулось вперед, руки с трудом подняли тяжелый щит и топор. Зарей оскалил зубы, его окровавленный обрубок как будто врос в пень, а руки тоже подняли щит и топор.
Металлический лязг пронесся над лесом, потом еще удары, еще. И еще. Вороны, покружив над поляной, начали рассаживаться вокруг на ветках. Круглые глаза блестели, а когти сжимали ветки так, словно уже драли когтями лица павших богатырей.
Зарей пошатнулся от удара. Обрубок на миг оторвался от пня, темная кровь освобожденно хлынула целым потоком. Кышатич ожидал, что противник завалится на спину, но тот, покачавшись, все же оперся обрубленным коленом в пень, прямо в кровавую лужу. Голос донесся слабо, хрипло:
— Все… Ты победил.
Рука с топором опустилась. Сам он был бледен как полотно, лицо осунулось. Под глазами набухли мешки, словно из налитого жизнью молодого богатыря он разом превратился в изнуренного волхва.
Кышатич сам качался от усталости. Из него вырвалось:
— Ты дрался храбро…
— Но теперь я умираю, — ответил Зарей хрипло. Он попытался сглотнуть, провел языком по пересохшим губам, попросил неожиданно: — Дай напиться…
Кышатич оглянулся, ручей всего в десятке шагов, но спуск крут и каменист. Зарей все еще стоял, кровь бежит из ноги медленнее, застывает темно-красной кашей, обрубок торчит из нее, словно из вязкой глины.
— Хорошо, — ответил Кышатич и сам удивился себе. — Я принесу…
Пальцы с облегчением выпустили топор и щит, а когда он поднимал руки к голове, ему показалось, что поднимает бревна. Негнущиеся пальцы сняли шлем, едва удержал в руках. Повернувшись спиной к противнику, он отправился к ручью, сердце бешено колотилось, пот заливал глаза. Однако жизнь возвращалась с каждым шагом, а когда спустился и зачерпывал воду, в руки уже вернулась былая сила.
Он сполоснул шлем, вымывая остатки пота, зачерпнул воды с середины потока, чтоб чище, выбрался наверх, держа шлем обеими руками, стараясь не расплескать ни капли.
Зарей стоял, опустив голову на грудь. Руки бессильно повисли вдоль туловища. Кышатич даже подумал на миг, что Зарей умер, герои могут умирать стоя и так оставаться, нагоняя ужас на врагов. Когда Кышатич приблизился, Зарей с трудом поднял голову. Кышатичу даже почудилось, что скрипят застывающие в смертном холоде мышцы.
Взгляд его поймал прозрачную воду. Кышатич бережно протянул шлем. Сердце его стучало гулко, руки начали вздрагивать, вода чуть плеснула через край и потекла по мокрым пальцам в рукав, уже темный от воды и от крови.
— Пей, — сказал он тихо и виновато.
Он старался не смотреть в глаза умирающему, которого сразил… не совсем честно, потому не заметил вовремя, как пальцы Зарея, что бессильно висели вблизи рукояти топора, быстро коснулись ее.
— Умри! — выдохнул Зарей.
Кышатич отшатнулся, выронил шлем. Тяжелое зазубренное лезвие ударило его в левую половину лба. Кышатич упал на спину, кровь заливала лицо. В голове стоял грохот, а дикая боль сотрясала всего до кончиков ногтей.
Инстинктивно он перекатился в сторону, кое-как стер кровь из глаз. Зарей по-прежнему стоял обрубком на пне. Вместо глаз теперь были темные пещеры, лицо превратилось в череп, туго обтянутый кожей, а обескровленные губы изогнулись в злой улыбке.
— Ну… как тебе?
Кышатич прокричал сквозь грохот в черепе:
— Ты обманул меня!.. Ты ведь… витязь! Как ты мог?..
— Я тоже не хочу отдавать ее тебе, — ответил Зарей. — Ты не будешь трогать ее нежное тело…
Дикая боль сотрясала Кышатича. В голове грохотали камни, рушился лес, а вдобавок почудился и шум могучего водопада. Попытался зажать рану ладонью, но ладонь отшвырнуло напором хлещущей из разрубленной головы тугой струей горячей крови.
— Не будет тебе прощения!.. — сказал он с трудом. — И в дружину Перуна не попадешь…
Зарей ответил мертвым голосом:
— Мы оба не попадем.
Он качнулся, завалился навзничь. Губы застыли в улыбке, серые глаза недвижимо уставились в такое же серое, подернутое дымкой небо.
Перед глазами Кышатича стояла красная пелена, но грохот в голове постепенно затихал. Красная пелена сменилась багровой, та потемнела, он ощутил, как тонет в этой черноте.
Кровь из страшной раны уже вытекала тоненькой жидкой струйкой. Такие же серые, как у Зарея, глаза невидяще всматривались в небо, где славные богатыри пируют в небесном тереме Перуна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
