— Я скажу, что это безумец, милостивый государь.
— Вам следовало бы приобрести это поместье.
— Какое поместье?
— В Берне.
— Что вы говорите! Мое состояние не превышает полутора миллионов франков, и притом оно вложено в недвижимость. Я не настолько богат, любезный господин Лубон.
— Если человек ведет такой правильный образ жизни, как вы, его можно считать богатым. К тому же у меня есть на примете невеста, ожидающая наследство в два миллиона наличными, и я готов предложить вам эту партию.
Я улыбнулся.
— Никогда еще я не был настолько далек от мысли о браке, как сейчас.
— В таком случае не женитесь, но купите имение. Оно стоит по меньшей мере восемьсот тысяч франков.
— Дорогой господин Лубон, где же мне взять шестьсот тысяч франков наличными?
— Я уже говорил вам, что вы могли бы купить его за полмиллиона.
— Но у меня нет таких денег.
— Я найду их для вас.
— Черт возьми, кто навел вас на эту мысль?
— Сам господин де Шамбле. Он решил, что вы посланы ему самим Провидением. Граф сказал: «Раз господин де Вилье купил мое поместье в Жювиньи, он может купить и поместье Шамбле. Если у барона не хватит денег, его друг Альфред, префект Эра, одолжит ему недостающую сумму. К тому же я попрошу господина де Вилье заплатить наличными только половину».
— Сударь, — сказал я нотариусу с улыбкой, — неужели вы сможете, если я соглашусь, закрыть глаза на то, что срок доверенности госпожи де Шамбле скоро закончится?
— Я признаюсь, что, учитывая пожелания продавца, а также интересы покупателя, нашего потомственного клиента, которому подвернулось выгодное дело, я пойду на небольшую сделку с совестью. В конце концов, пока срок доверенности не истек, доверенное лицо вправе ею воспользоваться.
— Да, но я наотрез отказываюсь, любезный господин Лубон. Имея честь лично знать госпожу де Шамбле, я приобрел имение в Жювиньи, чтобы доставить ей удовольствие. Однако, я понимаю, что графине будет неприятно, если я куплю еще и усадьбу в Берне. Поэтому я прошу вас впредь не настаивать на этом, — закончил я, вставая.
— Хорошо, не будем об этом больше говорить, — промолвил г-н Лубон, — но вы упускаете очень редкий случай.
— Когда я смогу получить тридцать тысяч франков в бумагах лондонской фирмы?
— Сейчас посмотрим. Сегодня двадцать шестое августа, не так ли?
— А в августе тридцать один день.
— Вы получите деньги первого сентября. Куда прикажете их направить?
— В Эврё, на имя префекта.
— Ах, да, на имя господина Альфреда де Сенонша! Вот кто делает карьеру: через три года он станет министром. А теперь напишите мне расписку на двадцать тысяч франков. Довольно будет, если вы уведомите меня письмом о получении остальных тридцати тысяч.
— Значит, я получу деньги первого сентября?
— Разве я вас когда-нибудь подводил?
— Хотел бы я на это посмотреть! — ответил я со смехом. — Ведь нотариус — это живое воплощение закона!
— Когда вы уезжаете обратно?
— Вероятно, сегодня вечером или, самое позднее, завтра. Мне предстоит кое-что купить для предстоящей поездки.
— Собираетесь попутешествовать?
— Возможно… Это напомнило мне, что, наверное, следует оставить вам доверенность на ведение всех моих дел.
— Долго ли вы будете в отъезде?
— Я еще не знаю.
— Где вы остановились?
— В гостинице «Париж», на улице Ришелье.
— Я пришлю вам документ через два часа.
Я простился с г-ном Лубоном. Два часа спустя доверенность была у меня, и 1 сентября я получил в Рёйи тридцать тысяч франков в переводных векселях лондонской фирмы Беринг и К0.
Любезный г-н Лубон, как всегда, был воплощением точности.
Он был из тех людей, у кого одно хорошее качество заменяет все прочие достоинства.
XXX
Как Вы помните, г-н де Шамбле решил открыть охотничий сезон четвертого сентября, пригласив гостей приехать третьего вечером.
Утром третьего сентября, завтракая с Альфредом, я сообщил ему, что собираюсь в Берне.
В ответ мой друг небрежно кивнул, а после завтрака сказал:
— Сегодня воскресенье; в этот день всякий префект отдыхает как простой смертный. Давай прогуляемся по парку и, чередуясь, воспоем поля и любовь, как два пастуха Вергилия:
Amant alterna camenae! [Состязания любят Камены (лат.). — «Буколики», III, 59 Пер.
С.Шервинского.]
Я привык к причудам Альфреда и сразу понял, что он хочет сказать мне что-то с глазу на глаз, чтобы не слышали слуги. Я взял приятеля под руку, и мы спустились в парк.
Не успели мы сойти с крыльца, как увидели священника из сгоревшей безымянной деревушки. Отслужив мессу, он пришел поблагодарить нас от имени своих прихожан. Наши имена, возглавлявшие подписной лист для погорельцев, принесли кюре удачу: общее число пожертвований составило десять тысяч франков — на эти деньги можно было не только заново отстроить дома, уничтоженные пожаром, но и сделать жителей деревни состоятельнее, чем они были до несчастья, а их жилье — удобнее.
Однако кюре выглядел еще более бледным и немощным, чем во время своего предыдущего визита в усадьбу. Таившаяся в нем болезнь продолжала развиваться, медленно, но неуклонно подтачивая его здоровье.
При виде священника скептическая улыбка, не сходившая с лица Альфреда, исчезла, сменившись выражением беспредельной добросердечности.
Глядя на сельского кюре, столь непохожего на аббата Морена, которому, как мне казалось, было суждено сыграть в моей судьбе зловещую или роковую роль, я спрашивал себя, каким образом одно и то же дерево — живительное дерево религии — может приносить такие разные плоды.
Мой друг упрекнул священника за то, что тот пришел слишком поздно, чтобы позавтракать вместе с нами, и стал настойчиво уговаривать его что-нибудь съесть. По настоянию Альфреда кюре попросил чашку молока.
Утомленный дорогой, священник присел на ступеньки крыльца и вытер лоб, на котором сверкали капельки пота. Между тем Альфред поднялся в дом, чтобы позвать слуг; я же, сняв шляпу, остался с почтенным гостем.
Вскоре мой друг показался на крыльце; за ним следовал слуга, держа в руках поднос с угощением.
— Может быть, зайдете в дом, отец мой, или вы предпочитаете выпить молоко, сидя под этими липами? — спросил Альфред.
— Если позволите, под липами, сударь, — отвечал кюре. — По воле Бога мне недолго осталось радоваться жизни, а я очень люблю природу. Любовь к природе и к нашим ближним — вот два чувства, позволительные для священника.
— Первое сделало вас философом, а второе — святым, господин кюре, — заметил Альфред. — Бог отлично знает, что делает.
Затем мой друг взял меня под руку и повел в парк. Он произнес резким и насмешливым тоном:
