– Я хотел бы взять с собой связистов из наркомата внутренних дел. Потом мне необходимо запастись документами для общения с частями двадцать третьей дивизии НКВД. В их ведении вся охрана побережья озера. Разрешите также взять с собой людей из своей Особой группы.
– Нет, – категорично сказал Василевский. – Я, признаться, разделяю ваше мнение относительно дальнейшей судьбы Особой группы. Её надо распускать. Но сейчас, когда всё Оперативное управление Генштаба занято Сталинградом, здесь каждый человек дорог. Раз вы ввязались в работу на Ржевском направлении, её нужно закончить. Ставка даже приняла ваше предложение назначить генерала армии Жукова командующим Западным фронтом. Я, кстати, тоже считаю, что такое назначение придаёт убедительность нашим действиям на Ржевском направлении. Хотя не завидую Особой группе, если Георгий Константинович узнает, кто это предложил. Что-то ещё?
– В случае необходимости я хотел бы иметь возможность обратиться напрямую к соединениям тяжёлых бомбардировщиков. Мне известно, что на северо-западном направлении существует ударная авиационная группа Ставки верховного главнокомандования.
– Существовала, – поправил Василевский, – но я вас понял. В случае необходимости получите такую возможность.
– Разрешите идти?
– Подождите, – остановил его Василевский. Со вздохом продолжил: – По просьбе командования Ленинградского фронта и Краснознамённого Балтийского флота Генштаб санкционировал проведение учений по отражению возможного вражеского десанта на западном побережье Ладоги. Вы понимаете, почему я вам об этом сообщаю?
Суровцев понял. В донесениях Трифонова из Финляндии прямо указывалось, что целью объединённой паромной флотилии противника в ближайшие дни является остров Сухо, находящийся в южной части Ладожского озера. Остров расположен в тридцати семи километрах к северу от Новой Ладоги и контролирует значительный район озера – подходы к Волховской губе и маршрут прохождения наших транспортов по внешней ладожской трассе. Учения флота должны были проходить в совершенно другом месте.
– Я вас понял, – сказал Суровцев.
Он действительно понял, что корабли флотилии заняты на учениях и что сейчас вопросом отражения нападения на Сухо никто не занимается. Понял и то, что его сведениям если даже и верят, то надлежащего значения им не придают.
– Дата окончания учений – двадцать второе октября. Конечно, я бы мог их отменить, но полагаю, что любая наша активность не способствует осуществлению планов немцев. И потом это не дело – вмешиваться в конкретную боевую работу армии и флота. В любом случае по прибытии на место свяжитесь со мной и доложите обстановку. И помните, что вы представитель Ставки. По вашей работе будут судить о нас.
– Честь имею! – подвёл черту под разговором Суровцев.
Василевский вздрогнул. Помолчал несколько секунд. Бывший штабс-капитан, он знал цену старорежимному словосочетанию «честь имею». Как знал и то, что в нынешнее время произносить его и смелость, и привилегия одновременно. Сам Александр Михайлович произносить эти слова не решался. Но вдруг неожиданно даже для себя тоже произнёс:
– Ступайте с Богом!
В течение всей командировки Суровцев, сам того не желая, постоянно сталкивался с взаимоисключающими друг друга началами – с подтянутостью и вежливостью командиров с офицерским прошлым и с нарочито хамоватой манерой держаться, свойственной унтер-офицерам старой армии. Нет, не зря в царской армии солдаты называли их «шкурами». Опять и опять вспоминался разговор с покойным Делорэ. Многие из наших командиров и с погонами на плечах, действительно, будут похожи скорее на фельдфебелей, нежели на офицеров прежнего времени, убеждался Суровцев. Как говаривал Соткин, «солдатский корень» чувствовался в каждом втором командире. И ладно бы солдатский корень… Командировка началась с неприятного инцидента, связанного с корнями другого рода…
Ещё находясь в Москве, он понимал, что серьёзно вести речь о координации действий по срыву грядущей немецкой операции на Ладоге крайне сложно. Озеро находилось в зоне ответственности двух фронтов. Между ними, точно упёршись лбом в южный берег, находилась мощная группировка немецких войск, которая блокировала Ленинград, обойдя его с юга, с выходом к Неве в районе Шлиссельбурга. Если к этому добавить, что охрану побережья вели войска НКВД, а само Ладожское озеро находилось в ведении Балтийского флота, точнее сказать – Ладожской военной флотилии, то можно себе представить, с каким трудом приходилось выстраивать здесь взаимодействие. Несмотря на тактическую активность наших и немецких войск, несмотря на неутихающие бои на Невском пятачке, общее положение в районе Ленинграда можно было характеризовать как неустойчивое равновесие.
Оговорив с Василевским целесообразность своего пребывания на Волховском фронте, Суровцев в сопровождении прикреплённого к нему помощника, лейтенанта НКВД Черепанова, и трёх связистов вылетел на фронт. Там и произошёл инцидент, имевший в дальнейшем чуть ли не трагичные последствия.
Штаб фронта находился на территории военного городка старой, дореволюционной постройки. Предъявив документы лейтенанту, дежурившему по контрольно-пропускному пункту, и попросив доложить командованию о себе, Суровцев сказал Черепанову:
– Можете перекурить. Я доложу о прибытии и сразу на пункт связи. Пока я хожу, выгружайте радиостанции и отправляйтесь к связистам. На известной вам волне работать в режиме постоянного приёма. На вашей же совести связь с Москвой и Ленинградом.
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться? – прервал его дежурный.
– Слушаю вас, – разрешил Суровцев.
– Командующий фронтом ждёт вас. Приказано вас проводить.
– Идёмте.
В сопровождении дежурного он двинулся по дорожке, засыпанной снегом и жёлтой листвой берёз, растущих по всей территории городка. Ветер с Ладоги задувал за высокую каменную стену, но здесь он не казался столь пронизывающим. Черепанов со своими подчинёнными вышел следом за генералом и направился к курилке, расположенной рядом со зданием КПП.
Сергей Георгиевич увидел статного военного с крупными красными звездами на рукавах шинели. Высокопоставленный политрук шёл куда-то по своим делам. Но вдруг свернул со своей дороги и направился наперерез через усыпанный листвой газон. Суровцев поприветствовал политработника с тремя ромбами в петлицах. Вместо того чтобы приветствовать генерала в ответ, тот встал на пути с вытянутой рукой и резким, неприятным голосом приказал:
– Стоять!
Суровцев отпустил ладонь от козырька фуражки, машинально обернулся и с удивлением понял, что таким образом обратились к нему.
– Я сказал – стоять! Кто такой? – с вызовом глядя ему в лицо, спросил комиссар.
– Товарищ корпусной комиссар, – попытался обратиться из-за спины Суровцева к странному политработнику дежурный лейтенант.
– Молчать, – обыденно и грубо оборвал его комиссар.
Чего угодно ожидал Сергей Георгиевич, только ни этого ничем не прикрытого хамства. Впрочем, замешательство его было не продолжительным.
– Черепанов! – крикнул он.
– Я! – громко отозвался от курилки Черепанов.
– Живо с бойцами ко мне, – чуть повысив голос, приказал Суровцев.
Политработник, видимо больше привыкший распоряжаться и командовать, привыкший к беспрекословному подчинению, не ожидал такого поворота событий.
– Да ты, да я сейчас тебя, – хватаясь за кобуру, уже матерясь самыми грязными и отборными ругательствами, не унимался комиссар. – Пристрелю, сука!
Суровцев отлаженным движением схватил его за ремень и притянул к себе. Левой рукой прихватил правую руку матерщинника у кобуры. Глядя в налитые злобой чёрные глаза, с угрозой в голосе, но спокойно проговорил:
– Оружие держать в кобуре. Стоять спокойно. Иначе, слово чести, пристрелю. И приговор задним числом оформлю, – веско добавил он.
Брезгливо оттолкнул этого человека от себя. Подбежавшие с автоматами в руках сержанты-чекисты с недоумением смотрели на генерала и странного комиссара. Ничего подобного только что произошедшему они и представить себе не могли. Видно было, что и комиссар, увидев вооружённых автоматами людей в форме сотрудников НКВД, растерялся. Он точно осознал опасность держать руку рядом с кобурой и теперь, казалось, не знал куда её деть.
– Товарищ генерал-лейтенант, – опять попытался что-то объяснить дежурный.
– Вам приказали молчать – вот и молчите, – оборвал его Суровцев.
– Да ты знаешь, с кем ты связался? – заорал комиссар. – Да я только звонок сделаю – ты у меня и часа не проживёшь… Паскуда!
И снова поток грязных ругательств полился на Суровцева. Теперь уже Сергей Георгиевич вышел из себя. Не будучи любителем кого бы то ни было отчитывать, да ещё и в присутствии подчинённых, в этот раз он ничего не мог с собой поделать. С фельдфебелем и нужно было говорить его языком. А этот даже и не фельдфебель. На какой-то миг комиссар стал для него воплощением всего того зла, которое он испытал от представителей и чекистского, и комиссарского сословия в последние годы.
