После этого визита, получив столь «блестящие рекомендации», Лазарь повадился ко мне на дачу. Привычный режим всей нашей жизни сразу пошел под откос. Приезжал он, как правило, поздно, требовал, чтобы я с ним непременно ужинала, громко разговаривал, не считаясь с тем, что дети и няня уже спали. Распоряжался в доме, как хозяин. Мавруша покорно выполняла его просьбы: стирала вещи, ходила за вином в магазин, хотя привычки давать деньги у него не было. Меня все в нем раздражало, но скованная обстановкой, страхом разбудить спавших детей и няню, вынуждена была, чтобы не поднимать шума, уступать бурным ласкам. Я чувствовала, что попала в капкан. Все мои попытки прекратить эти приезды терпели фиаско; Лазарь соединял приятное с полезным ― общение с женщиной с бесплатными ужином и завтраком ― и сохранял полную свободу и независимость холостяка, не проявляя никакой заботы ни обо мне, ни о детях. Наконец все это мне так надоело, что я решилась на серьезный разговор. Помню, происходил он у ограды французского посольства, где наш профсоюзный коллектив собрался на первомайскую демонстрацию. Было яркое весеннее небо, все кругом смеялись, плясали, пели песни, а я, отведя Лазаря в сторонку, умоляла больше не приезжать на дачу, забыть обо мне. Он слушал меня с таким видом, будто речь шла о дружеском розыгрыше.
― А может, ты меня ревнуешь? ― вдруг игриво спросил он.
― Господи, пойми ― я не люблю тебя!
Лазарь не принял мои слова всерьез и, взяв меня за плечи, со смехом сказал:
― Я исправлюсь, честное пионерское!
И как ни в чем не бывало в тот же день приехал на дачу.
Я продолжала гнуть свою линию, но он мне не верил, клялся в вечной любви и вел себя по-прежнему Не раз уступала ему как женщина, за что презирала себя бесконечно... И чем больше звучало клятв и уверений, тем большее разочарование я испытывала. А Лазарь ловил меня в коридорах издательства и по нескольку раз на дню звонил по телефону, справляясь о самочувствии.
Моим друзьям ― Эрнестине Владимировне и Соне Сухотиной ― он жаловался, что не понимает моего поведения: ведь он так любит меня, что не мыслит жизни порознь. Они жалели его и не раз проводили со мной «воспитательные» беседы, уговаривая перестать на него сердиться и, наконец, «помиловать».
― Ты, конечно, сравниваешь его с Аросей, ― говорила Мендж, ― но таких людей, каким был он, очень мало. Большинство мужчин ― как Лазарь. Женская мудрость в том, чтоб научиться принимать их «мужские причуды». И прощать!
― Раечка, Лазарь так страдает! ― упрекала меня Соня Сухотина. ― Просто сердце от жалости разрывается!
― Характер не переделаешь, ― отвечала я. ― Он только с виду рубаха-парень, а на самом деле прижимист и скуп. Он настоящий альфонс и на дачу ездит, чтобы как следует поесть и выпить.
Они ужасались моему цинизму. А я все больше убеждалась в своей правоте. Однажды он, как обычно, попросил Маврушу сходить за вином, хотя приехал рано и проходил мимо магазина. Конечно, как всегда, забыл дать денег. Тогда, отбросив «интеллигентность», я запретила ей выполнять просьбу Лазаря.
― Тебе стало жаль потратить на меня? ― возмутился Лазарь. ― Ты же зарабатываешь втрое больше!
― Но у меня на содержании четверо, да еще ты прибавился! И с какой стати я должна угощать тебя? Ты мне, слава Богу, не муж, не брат и не сват!
― Что ты говоришь, подумай! Я же люблю тебя, и мы поженимся, как только я оформлю развод!
― Этого не будет!
― Нет, будет! ― сказал он с такой уверенностью, что у меня все похолодело; чтобы скрыть испуг, я нарочито расхохоталась.
― Ты с ума сошел! Я уже сказала, что не люблю тебя и никогда не любила! Все, что было между нами, ― случайность. Жалость толкнула меня к тебе, жалость, понимаешь?! И больше между нами не будет ничего!
― А я буду добиваться! ― упрямо заявил он.
На людях Лазарь продолжал держать себя так, будто мы были и есть с ним самые нежные супруги. Как ни в чем не бывало приезжал на дачу, хотя, конечно, реже, чем прежде.
Расположится на тахте с газетой, отдыхает, а Мавруша прислуживает ― она не понимала наших отношений и по обыкновению кормила его и поила, но только чаем ― мой запрет на покупку вина помнила. Видя такую назойливость, я уже не устраивала бесполезных объяснений ― просто переселилась на мансарду, спасибо, лето было теплое. Но осенью перешла вниз, стала спать на тахте.
Однажды Лазарь нагрянул, когда мы все улеглись. Попросила немедленно уехать:
― Видишь, спать негде.
― Но ведь раньше мы так хорошо спали на этой тахте, не выгонишь же ты меня на ночь глядя... Все поезда на Москву ушли ― И кинулся меня обнимать.
Вырвалась, убежала на холодную мансарду. Провела там ночь, намерзлась и приняла решение ― перебираться с детьми в Москву. Комната крошечная, соседей в квартире почти двадцать человек. Лазарю там точно места не будет. А страх перед улицами города ― что ж, как-нибудь справлюсь...
В тот же день ушла с работы пораньше, привела комнатку в порядок и на следующее утро, в выходной, приехала за детьми и Маврушей на дачу. Окна заколотила досками, двери закрыла двойными замками. К вечеру мы были уже в городе.
В понедельник Лазарь ворвался в редакционную комнату:
― Почему ты уехала с дачи и не предупредила меня об этом?
― А почему я должна тебя предупреждать?
― Ну... я бы помог!
― Как видишь, обошлись и без твоей помощи!
― Я зайду к тебе вечером.
― Зачем? Отнимать воздух у моих детей? У меня слишком маленькая комната, чтобы принимать гостей, а всех непрошеных я буду удалять с помощью милиции, ведь в Москве она рядом, не то что в Кучине.
― Вы слышите, слышите, что она говорит? ― обратился он Эрнестине Владимировне. ― Я буду отнимать воздух у ее детей!
― Но если вас не приглашают, зачем же приходить?
― Но мы хотели пожениться! ― воскликнул он.
― Вероятно, теперь это невозможно, ― возразила Мендж. ― Советую, оставьте ее в покое...
― Но я люблю ее!
― Что же делать? Она-το, видно, уже не любит вас.
Они разговаривали так, будто меня здесь не было. И я молчала, благодарная Эрнестине Владимировне за поддержку.
Однако он не успокаивался. Демонстративно садился рядом со мной на собраниях, нашептывал про неувядающую любовь и временами добивался своего ― я начинала его жалеть. И тогда мне казалось, что я совсем запуталась и не понимаю, что нужно мне самой и чего хочу от него...
В конце 1940 года я приехала в Ленинград, где встречалась с одним автором. Радовалась, что быстро сделала работу, и уже торопилась в Москву: няня к городской жизни еще не привыкла, и я боялась за детей. Вдруг однажды вечером в номер вваливается Лазарь:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
