(особенно заставшего советские времена) – быть свободным как сейчас, а получать общественное внимание как тогда. Эту мечту, собственно, и озвучил в своей статье Караулов.
«Эта ситуация исправима…» Да, она исправима, но иначе, чем это кажется автору.
Общество, повторюсь, дефрагментировано; и будет оставаться таковым при отсутствии серьезных угроз, реальных или предполагаемых. Чтобы всё это снова сбилось в нечто относительно единое, что-то должно его «шлепнуть». Тогда, как в известном мультфильме, оно «станет фиолетовым». Или белым, или красным, или даже коричневым; приобретет некое единообразие. Пока ничего не шлепнуло, атомизация будет возрастать. А вместе с ней – и деавторизация поэзии.
2010-е стали десятилетием колоссального информационного перепроизводства. Появление в конце 2000-х айфонов и их быстрое распространение превратило информацию во что-то совершенно все-присутствующее и все-заполняющее, как кислород. И кислорода этого оказалось настолько много, что общественное сознание погрузилось в своего рода гипероксию, с легкой тошнотой и сонливостью.
И существование в этом новом, перенасыщенном информацией воздухе оказалось плохо совместимым с привычным литературным дыханием, писательским и – что более важно – читательским. Оно, как и при гипероксии, стало учащенным.
Единственный род литературы, пригодный для такого дыхания, это пост в соцсетях – в прозе и «пирожки-порошки» – в стихотворстве. Покороче, поживее, поанонимней – поскольку «танцуют все».
Возникает что-то близкое к средневековой полуанонимности литературного творчества. С той разницей, что средневековая культура, по известному определению Арона Гуревича, была культурой «безмолвствующего большинства», а нынешняя – большинства, ни на секунду не закрывающего рта.
Все 2010-е прошли в попытках серьезной литературы как-то адаптироваться к этим новым условиям – еще более сложным для нее, чем «борьба за воздух» и информационная гипоксия советских десятилетий. Остается надеяться, что эта адаптация будет сопряжена для литературы (и, прежде всего, поэзии) не только с потерями. Что откроются какие-то внутренние ресурсы. Будет ли это связано с новым пониманием авторства, его возрождением в новой форме? Посмотрим.
«Дружба народов». 2020. № 12
Просто такой постмодернизм
Опять – двадцать пять.
Может, конечно, коронавирус виноват. Хотя сколько можно всё на него валить?
Это не коронавирус, это мы сами «в бреду горячечном» убеждаем и сами себя, и читателей, и всех-всех-всех, что литература умерла, что серьезная поэзия (проза) никому не нужна, а критики у нас и вовсе нет.
Приглядишься и разберешься, и обнаруживается – за каждым таким радикальным высказыванием, как за саженным транспарантом, прячутся гораздо менее радикальные – и более понятные – мысли. Что нынешняя литература: поэзия, проза и критика – меня, имярека, не устраивают. Не такие они, как мне, имяреку, хотелось бы. Особенно, конечно, критика. Не замечает, не хвалит; или хвалит, но не так, как хотелось бы. Поэтому – умерла.
Или, скажем, более тонкий танатологический диагноз: литература жива, но в ней нет уже никакой иерархии. Не прежней – а вообще никакой.
В прошлом «Барометре» я уже упоминал об ответе Александра Скидана на опрос сайта «Textura» о «поэте десятилетия».
Какое-то одно имя Скидан назвать отказался, пояснив:
…Строгая иерархичность давно распалась вместе с нормативной поэтикой. В разных поэтических поколениях и разных социокультурных стратах одновременно работают (или работали еще совсем недавно) несколько выдающихся авторов, исповедующих совершенно разные поэтики.
Соглашусь, выбор «поэта десятилетия» – вещь искусственная.
Но что касается строгой иерархичности, которая «давно распалась»…
А была ли она когда-то?
В советское время была официальная иерархия – из литераторов-лауреатов Сталинской, позже – Государственной премий. Рядом – еще несколько иерархий, с ней совершенно не совпадавших. Как порой и друг с другом. Или Щипачев и Мандельштам исповедовали одну и ту же поэтику? Недогонов и Сатуновский? Евтушенко и Айги?
Но и в досоветской литературе никакой «строгой иерархичности» не наблюдалось.
Тоже были разные иерархии. Была, скажем, Пушкинская премия, самая крупная, официальная, престижная, «иерархичная». Ни Брюсов, ни Блок, ни Белый, ни Сологуб, ни еще с десяток поэтов, по которым мы изучаем сегодня литературу начала прошлого века, не были ею награждены. Впрочем, и внутри самого русского модерна единой иерархии не было. Так же, как и сегодня «в разных поэтических поколениях и разных социокультурных стратах одновременно» работали «несколько выдающихся авторов, исповедующих совершенно разные поэтики». Возьмем хотя бы символистов – и футуристов…
Иерархии, единой и строгой, или даже нестрогой – в русской литературе, по крайней мере с начала девятнадцатого века, не было никогда. Был непрерывный поиск иерархии, выстраивание иерархии, конкуренция различных иерархий.
Единая иерархия была и остается понятием, концептом, не имеющим в истории литературы какого-либо соответствия, но исключительно для нее важным. Вроде «идеального газа», которого, как известно, не существует, но который необходим для понимания свойств газов реальных. Если нет идеи единой иерархичности, то что такое вообще все упоминаемые Скиданом имена (Юрьев, Рымбу, Суслова)? Почему именно они? С какой стати читатель должен верить – если «иерархичность давно распалась» – что это «выдающиеся авторы»?[177]
Можно было бы, конечно, за всеми этими разговорами о крушении литературной иерархии (а ведутся они уже давно) увидеть попытку утвердить свое представление об иерархичности, свою иерархию. В случае Скидана – состоящую из авторов курируемой им серии «Новая поэзия» издательства «НЛО»…
Но не будем идти так далеко.
В конце концов, все упомянутые им персоналии, по крайней мере, относятся к сегменту серьезной (не массовой/развлекательной) и профессиональной (не самодеятельной) литературы. Какое место они в нем занимают – другой вопрос; тут как раз и возникают разночтения. И если бы дело касалось только конкуренции иерархий внутри этого сегмента, то не стоило бы и ломать копья.
Но разговоры о том, что иерархичность распалась или что нет больше «никакой “литературы” как целого», а есть только отдельные книги (Е. Вежлян[178]), или что у нас, как совсем недавно написал Владимир Березин, «критика сдохла за ненадобностью»[179] – имеют и внешний эффект. Эти разговоры, повторяясь на разные лады, становясь чуть ли не общим местом, – создают довольно жалкий образ современной литературы. Как такого дикого поля, свалки порушенных иерархий, где резвятся какие-то фрики.
А дальше – дальше всё логично: свято место пусто не бывает. Раз у вас тут, ребята, никакой иерархии, никакой критики и вообще даже никакой литературы, то мы – к вам. Со своими иерархиями, своей критикой, своей литературой. И идут, уверенно и весело. А мы гостеприимно распахиваем двери.
Вот в «Российской газете» (от 3 ноября 2020 г.) публикуется большое интервью с Дмитрием Кравчуком, основателем и владельцем двух самых крупных сайтов, публикующих самодеятельных литераторов, «Стихи. Ру» и «Проза. Ру».
Замечательное начинается уже с подзаголовка:
