7 октября 1918 г. Красная Армия освободила Самару и комучевский «Совет управляющих ведомствами» бежал в Уфу, а приблизительно через месяц к управляющему внутренними делами Комуча эсеру П. Д. Климушкину явился офицер и потребовал секретной беседы. Он сказал, что пришел по поручению бывшего «крупного большевика», который готов перейти «на нашу сторону», поскольку «изжил идею большевизма», но предварительно хотел знать реакцию «Совета управляющих». Офицеру заявили, что «ни суда, ни мести не будет». Через неделю он явился снова с… Яковлевым.
В воспоминаниях П. Климушкина имеется текст заявления, которое Яковлев написал по требованию «Совета управляющих». Тяжело читать его. Яковлев писал, что после сдачи Уфы, скрываясь «по деревням и селам», он пришел к заключению, что «партия, к которой принадлежал, побеждена» и что теперь он «как социалист-народник» поддерживает идею «власти Учредительного собрания»[630]. С согласия Яковлева это заявление с призывом последовать его примеру, было напечатано в уфимских газетах и «разослано по войскам». В то же время за Яковлевым был установлен секретный надзор с целью выявления его возможных «связей с большевиками»[631].
Но через несколько дней Яковлев все же был арестован. На запрос Климушкина из штаба чешского генерала Я. Сырового ответили, что Яковлев удален «из полосы фронта», но за Челябинском он может проживать свободно. Что стало с ним дальше, Климушкин не сообщает.
Предательский поступок Яковлева осенью 1918 г. бросил тень на все его прошлое. Стало казаться, что и подлинный смысл его маневров во время перевозки Романовых из Сибири на Урал весной 1918 г. вполне прояснился: очевидно, Яковлев уже тогда задумал измену, а потому пытался освободить и похитить бывшего царя. А белоэмигрантским историкам и мемуаристам он дал повод для тех антисоветских инсинуаций, о которых говорилось выше. Но документы, которые были приведены, как нам кажется, опровергают их.
Глава VI
В огне гражданской войны
Весной 1918 г. по всему периметру границ Советской Республики подняла голову, как тогда говорили, гидра контрреволюции. Советской России была навязана жестокая гражданская война, из которой, по словам Артема Веселого, она вышла «кровью умытая»…
Как не мощна была российская контрреволюция, весной и летом 1918 г. ее лагерь серьезно ослаблялся внутриполитическими и внешнеполитическими разногласиями. С точки зрения внутриполитической главная линия раздела проходила в вопросе об Учредительном собрании. Эсеры, меньшевики и энесы (в марте 1918 г. создавшие межпартийное объединение «Союз возрождения») с теми или иными вариациями выступали за реставрацию Учредительного собрания, распущенного в январе 1918 г., и за создание именно им будущей власти. Это ставило их (преимущественно эсеров, имевших «наибольшее влияние в крестьянских массах и являвшихся наиболее «боевитыми») во главе мелкобуржуазной, так называемой «демократической» контрреволюции, которая, признавая Февраль, отвергала Октябрь. Монархисты и повернувшие к монархизму кадеты (объединившиеся в «Правом центре») отвергали правомочность этого Учредительного собрания, выдвигали лозунг контрреволюционной военной диктатуры с последующим восстановлением монархии. Этот лозунг находил полную поддержку в буржуазно-помещичьей среде, для которой неприемлем был не только Октябрь, но и демократические завоевания Февраля.
Объединяло эти «две контрреволюции» не одна лишь ненависть к Советской власти и большевизму, но и более конкретная причина – та реальная, боевая сила, на которую они могли поначалу опереться: в основном монархически настроенное белогвардейское офицерство. В «демократическом» варианте контрреволюции оно готово было поддержать даже эсеров, имея в виду сказать свое «слово» впоследствии. В буржуазно-помещичьем варианте контрреволюции существовало почти полное политическое слияние монархистов и кадетов с белогвардейской офицерской массой.
С точки зрения внешнеполитической линия раздела проходила между германофилами, искавшими политической и военной поддержки в борьбе с Советской властью у Германии, и антантофилами, в той же борьбе ориентировавшимися на бывших союзников России по мировой войне.
Германофильские настроения наиболее полно выражал монархическо-кадетский «Правый центр»; антантофильские – эсеро-меньшевистский «Союз возрождения» и с лета 1918 г. – кадетский «Национальный центр».
В соответствии с классово-политической программой и внешнеполитической ориентацией произошло и географическое размежевание контрреволюционных сил.
Германофильски настроенные монархисты из «Правого центра» и близких к нему групп и организаций, естественно, устремились в западном направлении, на территорию, которая по Брестскому миру вошла в оккупационную зону германских войск. Антантофилы (меньшевики, эсеры и кадеты) потянулись на север, восток и юг, где ожидалась союзническая интервенция.
О политике, которую Германия после Бреста проводила по отношению к России, мы уже писали: отражая борьбу двух «германских партий» в русском вопросе (стоявшей за сохранение «завоеваний Бреста» и стремившейся на «основе Бреста» к свержению Советской власти), эта политика была как бы «двухколейной». Поддерживая отношения с Советским правительством, Германия в то же время исподволь искала и сколачивала те контрреволюционные силы, с помощью которых она намеревалась восстановить в России нужный ей «порядок».
Германские военные, политические и дипломатические представители искали и поддерживали сторонников такого «порядка» практически на всем протяжении своей оккупационной зоны – от Прибалтики и северо-запада России до юга Украины, Донской области и Крыма. Но политическим центром их сосредоточения весной и летом 1918 г. стала Украина, точнее сказать, Киев. И выбор этот не был случайным. Напомним лишь основные факты, хронологически несколько отойдя назад.
В начале февраля 1918 г. советские войска освободили Киев, буржуазно-националистическая Центральная рада бежала. А в это самое время в Брест-Литовске ее делегация подписала мирный договор с кайзеровской Германией! ЦИК Всеукраинского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов немедленно направил в Брест свою делегацию, уполномоченную заявить, что все обязательства свергнутой Рады не признаются украинским народом и установленной им Советской властью, что ее делегация будет действовать совместно с общероссийской делегацией Совета Народных Комиссаров.
Немцы, конечно, отказались признать советскую украинскую делегацию: достаточно сказать, что по мирному договору с Радой Германия должна была получить миллионы пудов хлеба и другого продовольствия. Со своей стороны беглая Центральная рада обратилась к Германии с призывом помочь восстановить ее власть штыками. «Мы собираем новые силы, – говорилось в этом обращении. – В этой тяжкой борьбе за наше существование мы ищем помощи. Мы глубоко уверены, что немецкий народ, любящий мир и порядок, не отнесется равнодушно к нашей беде и немецкая армия своим наступлением поможет защитить наши северные границы от дальнейшего нашествия врага…»[632]
В середине февраля германские и австро-венгерские войска вместе с отрядами Центральной рады двинулись на Украину. Советские войска оказывали героическое сопротивление, но силы были неравны[633].
Киев пал, и немцы восстановили власть Рады. Украину охватил массовый контрреволюционный террор, организованный и неорганизованный грабеж сырья и продовольствия для отправки в Германию. Но установить «порядок» и обеспечить бесперебойную перекачку награбленного в Германию Рада все же не смогла. До сих пор не вполне ясно, как конспиративно подготавливался переворот, который должен был устранить эту «социалистическую» Раду и заменить ее «сильной властью» откровенно правых, реакционных элементов. В материалах политической канцелярии Особого совещания (своего рода «правительства» при Добровольческой армии) сохранилась анонимная записка, которая как будто приоткрывает завесу над истоками переворота. В записке излагаются две версии. В соответствии с одной из них заговор созрел в конспиративной офицерской организации Киева, возглавлявшейся графом Кочубеем; по второй версии центр этой офицерской организации находился в Москве, где во главе его стоял один из великих князей, возможно двоюродный брат бывшего царя – Александр Михайлович. Так или иначе, по утверждению автора записки, именно эта организация «вошла в соглашение с немцами» на условиях восстановления ими монархического строя в России в обмен на некоторые территориальные уступки и прогерманскую ориентацию[634].
