Опять-таки, бесспорно, приятно заниматься домыслами по поводу личной жизни Джефферсона – любви, вспыхнувшей в Париже, тоски по Салли, не отпускавшей президента в знойном Вашингтоне, но эта история также проливает свет на характер Джефферсона. Он мог усыновить Эстона, родившегося в 1808 году, через шесть лет после появления первых обвинений, и это послужило бы свидетельством либо чрезвычайной уверенности в себе, либо искренней преданности Салли. Однако Джефферсон, как и презираемые им английские короли, отрекся от внебрачных детей, чтобы спасти свою репутацию. Более того, он открыто выступал против смешанных браков и был автором закона, признающего союзы белых и черных нелегальными, потворствуя страхам по поводу смешения рас и расовой нечистоты. Этот факт, к сожалению, свидетельствует о двуличности одного из самых просвещенных американских президентов.
После разоблачения Джефферсона проверка Y-хромосомы стала играть более значительную роль в исторической генетике. Впрочем, у этого способа есть недостаток: патрилинейная Y-хромосома несет очень малый срез наследственной информации. С ее помощью вы сможете узнать только об одном из своих предков в каждом поколении (та же проблема и с митохондриальной ДНК, передающейся по материнской линии). Несмотря на это ограничение, Y-хромосома может сказать нам удивительно много. Например, ее изучение помогло узнать, что самым плодовитым самцом в истории человечества был не Казанова и не царь Соломон, а Чингисхан – предок 16 миллионов ныне живущих людей. Каждый двадцатый мужчина на Земле имеет частичку его мужской хромосомы. Когда монголы захватывали новые земли, они старались оплодотворить как можно больше местных женщин, чтобы привязать их к новым хозяевам (один историк отзывался: «Очевидно, чем они занимались, когда не сражались»). Чингисхан, похоже, взял основную часть этого бремени на себя, и в итоге Центральная Азия сейчас просто кишит его отпрысками.
Археологи изучали Y и другие хромосомы, чтобы распутать тайны истории евреев. Согласно Ветхому Завету, евреи в свое время разделились на два царства, Израиль и Иудею: независимые государства, у жителей которых, по-видимому, были четкие генетические маркеры, так как люди обычно женятся / выходят замуж за представителей своего рода (в широком понимании этого слова). Спустя много тысяч лет, в течение которых евреи изгонялись из разных земель и образовали диаспоры, историки наконец-то получили надежду проследить, куда именно занесло потомков обоих царств. Существование уникальных генетических подписей (в том числе и болезней) у современных евреев-ашкеназов, а также у сефардов и восточных евреев позволило генетикам отследить древние родословные и определить, что оригинальное библейское разделение сохранилось и по прошествии времени. Ученые также проследили истоки еврейских жреческих каст. В иудаизме коэны, которые якобы все происходят от Аарона, брата Моисея, играли специальные роли в храмовых обрядах. Обязанность переходила от коэна-отца к коэну-сыну – совсем как Y-хромосома. Оказалось, что коэны по всему миру действительно имеют очень похожую Y-хромосому, что свидетельствует о единой отцовской линии. Дальнейшее исследование показало, что этот «Y-хромосомный Аарон» проживал примерно в то же время, что и Моисей, подтверждая тем самым истинность иудаизма. По крайней мере в этом случае левиты, близкая, но отличающаяся от коэнов религиозная группа, тоже передавали свои религиозные привилегии от отца к сыну. Однако левиты из разных стран редко имеют общую Y-хромосому, так что или иудаисты исказили эту историю[89], или жены левитов активно изменяли своим мужьям.
Более того, изучение еврейской ДНК позволило подтвердить легенду африканского племени лемба, которая еще недавно считалась совсем неубедительной. Лемба всегда утверждали, что они имеют еврейское происхождение, что сотни лет назад человек по имени Буба увел их из Палестины в Южную Африку, где они до сих пор обрезают мальчиков, не едят свинины, носят головные уборы, похожие на кипу, и украшают свои дома изображениями слонов, окруженных шестиконечными звездами Давида. Легенда о Бубе, с точки зрения археологов, была совсем невероятной: они объясняли феномен существования «черных евреев» не эмиграцией, а простой передачей культурных ценностей. Но ДНК мужчин племени лемба подтверждает их еврейское происхождение. Около 10 % всех мужчин и каждый второй старик из наиболее почитаемого сословия – жрецов – имеют не что иное как «автограф» коэнов в виде Y-хромосомы.
* * *
ДНК поможет ответить на какие-то вопросы, но узнать, было ли у той или иной известной личности генетическое расстройство, при этом проверяя лишь его или ее потомков, невозможно. Ведь даже если ученые находят четкий генетический признак какого-либо синдрома, у них нет никаких гарантий, что потомки приобрели поврежденную ДНК у своего знаменитого прапращура. Из-за этого, а также из-за постоянных отказов в проведении эксгумации древних костей историкам медицины остается проводить старый добрый генетический анализ: изучать родословное древо, строить графики заболеваний и склеивать воедино признаки целой россыпи синдромов. Пожалуй, самым интригующим и самым обсуждаемым объектом такого анализа в наши дни является Чарльз Дарвин. Во-первых, из-за трудноуловимой природы своего заболевания, а во-вторых, из-за того, что он вполне мог передать недуг своим детям, потому что женился на близкой родственнице – душераздирающий пример действия закона естественного отбора на практике.
В возрасте 16 лет поступив в Эдинбургский университет для изучения медицины, Дарвин через два года бросает учебу, потому что начинаются занятия по хирургии. В своей автобиографии Дарвин немногословно описывал приключавшиеся с ним события, но нашел место для рассказа о том, что он чувствовал, наблюдая за операцией, которую делали больному мальчику. Можете только представить, каким шумом и воплем сопровождались операции до открытия анестезии. Этот момент изменил и предопределил всю жизнь Дарвина. Изменил, потому что убедил бросить учебу и заняться чем-то другим, чтобы заработать на жизнь. Предопределил, потому что шок, который Дарвин испытал во время наблюдения за операцией, расстроил его желудок и стал причиной того, что ученый до конца своих дней испытывал проблемы со здоровьем.
Здоровье Дарвина начало ухудшаться во время путешествия на корабле «Бигль». Дарвин прогулял медосмотр перед путешествием, потому что был уверен, что не пройдет его, и в открытом море он выглядел настоящей сухопутной крысой, постоянно страдая от морской болезни. Его желудок мог переваривать только изюм, и он писал слезливые письма своему отцу-врачу, спрашивая у него совета. Дарвин доказывал, что с ним все в порядке во время вылазок на сушу, пополняя свои коллекции в 50-километровых походах. Однако после возвращения в Англию и свадьбы (в 1839 году) он превратился в развалину с одышкой, настоящего инвалида, порой противного даже себе самому.
Потребуется все мастерство лучшего придворного карикатуриста фараона Эхнатона, чтобы передать всю зажатость, тошноту, дурное настроение, которые обычно овладевали Дарвином. Он страдал от фурункулов, внезапных обмороков, нарушений сердцебиения, коченеющих пальцев, мигреней, головокружения, экземы, «огненных спиц и темных туч», которые вились у него перед глазами. Самым странным симптомом был звон в ушах, после которого – как гром бывает после молнии – он ужасно громко испускал газы. Но самое главное – Дарвина рвало. Рвало после завтрака, после обеда, после ужина, второго завтрака, вечернего чая – всегда – и прекращалось это только тогда, когда было уже нечему выходить наружу. На пике формы его рвало двадцать раз в час, а однажды тошнота не прекращалась двадцать семь дней подряд. Умственное напряжение делало состояние его желудка только хуже, но даже Дарвин, самый плодородный биолог всех времен, не мог связать эти факты. «Какая мысль заставляет наш организм переваривать ростбиф? – спрашивал как-то он и сам признавался – я не могу сказать».
Болезнь перевернула все существование Дарвина. Чтобы дышать свежим воздухом, он переехал в Даун-хаус, деревню в 30 километрах от Лондона, а кишечное расстройство удерживало его от походов в гости: он боялся загрязнять чужие туалеты. Затем он придумал хаотичные, неубедительные оправдания, стараясь убедить друзей не приглашать его в гости. «Я страдаю от очень своеобразной болезни, – писал он другу, – которая предотвращает меня от психического возбуждения путем возникновения болезненных спазмов, и я не думаю, что смог бы поддерживать беседу с вами, хотя это было бы мне очень приятно». Но изоляция не вылечила его. Дарвин никогда не писал более чем двадцать минут подряд, страдая острой болью во всем теле. Из-за своих недугов он впустую провел много времени, которое можно было потратить на работу. У него даже был самодельный туалет, наполовину в стене, наполовину в его кабинете – для сохранности приватности. Свою знаменитую бородку он отрастил в основном для того, чтобы спастись от нещадно царапавшей его лицо экземы.
