Но пальцы монаха словно клещи вцепились в его запястье. Рюко улыбнулся прямо в лицо Янагисаве.
— Не сработало.
— Что? — Канцлеру показалось, что земля уходит у него из-под ног.
— Ваш план подставить мою госпожу и уничтожить сёсакана-саму. — Сияющий Рюко говорил медленно, произнося слова с преувеличенной четкостью, словно вколачивая их в сознание потрясенного канцлера. — Не сра-бо-та-ло.
Он рассказал, как учитель музыки заметил Ситисабуро, шнырявшего по Большим Внутренним Покоям, а жена сёсакана-самы поняла, что актер подбросил улику; как известие об этом пришло в то самое время, когда Сано уже был готов предъявить госпоже Кэйсо-ин официальное обвинение. Янагисава слушал язвительный голос Рюко, и все поплыло у него перед глазами. Лакированная коробка выпала из рук. Булавки рассыпались по полу.
Он сделал отчаянную попытку разыграть оскорбленное достоинство.
— Все, что вы рассказали, чушь. Я вообще не понимаю, о чем вы говорите. Как вы смеете меня обвинять, вы, жадный паразит?! — высокомерно вопросил он.
Рюко рассмеялся.
— Взгляните на себя, досточтимый канцлер. Правда написана у вас на лице. — Кивнув на карту, он усмехнулся. — Теперь придется забыть и о своих имперских замыслах, которые вы намеревались осуществить по всей стране. — Он начал вытаскивать булавки из карты и бросать их на пол. — Сёсакан Сано и госпожа Кэйсо-ин разрешили недоразумение, возникшее из-за ваших происков. Скоро сёгун узнает о вашем гнусном замысле против его матери и любимого вассала. — Желание монаха позлорадствовать явно перевешивало осознание опасности раньше времени открыть Янагисаве карты. — Наконец-то его превосходительство увидит истинное лицо своего канцлера.
Рюко выдернул коралловую булавку из Хатидзё.
— Могу догадаться, кого вы планировали сюда сослать. — Он сжал ладонь Янагисавы и торжественно вложил в нее булавку. — Вот. Можете выменять эту штучку на еду и кров, когда доберетесь до острова Изгнания.
Канцлер Янагисава потерял дар речи. Как мог такой продуманный план столь страшно ударить по нему самому?
— Стража! — обретя наконец голос, крикнул он.
В комнату вошли два солдата.
— Уберите его отсюда! — Янагисава указал на Рюко.
Солдаты двинулись к монаху, но тот прошел между ними к двери.
— Не буду злоупотреблять вашим гостеприимством, — бросил он через плечо, затем замедлил шаги и обернулся. — Я просто хотел сообщить вам, что вас ждет, — сказал он, не скрывая превосходства. — Помучайтесь подольше за то, что попытались навредить моей госпоже.
В сопровождении солдат Рюко твердым шагом вышел из комнаты. Дверь хлопнула. Янагисава минуту смотрел вслед этому посланцу зла. Затем он рухнул на татами и обхватил руками колени. Он снова ощущал себя несчастным маленьким мальчиком. Снова его спина болела от ударов деревянной палки отца. Сквозь годы прозвучал резкий голос: «Ты глупый, слабый, ни на что не способный, достойный лишь жалости… Ты не принес нашей семье ничего, кроме позора!»
Янагисава погрузился в мрачную атмосферу своей юности — дождь, гниющее дерево, холодные комнаты и слезы. Прошлое соединилось с настоящим. Перед глазами замелькали призрачные картины.
Он видел лицо Цунаёси Токугавы, перекошенное от обиды и гнева, слышал его слова: «После всего, что я дал тебе, ты так со мной поступил? Ссылка слишком хороша для тебя, как и ритуальное самоубийство. За твое предательство я приговариваю тебя к казни!»
Он чувствовал, как железные кандалы сжимают его руки и ноги. Солдаты волокут его к месту казни. Хохочущие толпы швыряют в него камни и мусор, а его враги ликуют. Зеваки гогочут, когда солдаты заставляют его опуститься на колени перед палачом. Рядом стоит деревянная рама, на которой его тело будет выставлено на мосту Нихонбаси. Предсказание его отца сбывалось: глупость и никчемность привели его к величайшему позору, к заслуженному наказанию.
А последнее, что он увидел, прежде чем меч снес ему голову, был Сано Исиро, новый канцлер Японии, стоящий на почетном месте по правую руку от Цунаёси Токугавы.
Ненависть обожгла Янагисаву, словно раскаленный добела вертел пронзил его внутренности, пробудив от оцепенения. Гнев наполнил его целительной силой. Он больше не мальчик — взрослый человек, разумный и могущественный. Он не уступит Сано, госпоже Кэйсо-ин или Рюко. Не сдастся без драки, как это сделал его брат Ёсихиро. Канцлер Янагисава вскочил на ноги и забегал по комнате. Движение восстановило его силы. Он сконцентрировал всю энергию на решении своей проблемы.
Развал дела об убийстве занимал Янагисаву меньше всего, хотя он все еще надеялся, что Сано провалится и опозорит себя. Теперь канцлер обдумывал ответный удар Сано и госпоже Кэйсо-ин. И опять план сработает на две цели. И снова в нем будет задействован Ситисабуро.
Актер провалил первый блестящий замысел Янагисавы. Канцлер жалел, что связался с ним. Давно следовало дать мальчишке отставку. Он не должен был позволять страсти ослеплять себя настолько, чтобы использовать дилетанта, а не профессионального агента. Он признал свои ошибки, что бывало с ним редко. Жадно стремящийся к любви, увлеченный актером, он утратил ощущение реальности. Его душа по-прежнему пуста, он балансирует на краю бездны. Слабость и страсть — вот его главные враги.
А истинный виновник неудачи — глупый, наивный Ситисабуро, которого он презирает почти так же сильно, как Сано. Облегчение затопило зияющую в душе пустоту. На сей раз его план сработает. Тонко продуманный ход спасет его и положит конец гибельной связи с актером. Его мечта править Японией рано или поздно осуществится.
Дыхание Янагисавы сбилось, словно он только что был в гуще сражения, тело налилось свинцовой тяжестью. Но, собирая булавки и вновь укрепляя их на карте, он улыбался.
36
По пути к тайному любовнику госпожи Харумэ Сано остановился у тюрьмы Эдо. Поселение эта было для него незнакомой территорией, и ему требовался провожатый, который представил бы его главарю Данзаэмону. Мура, помощник доктора Ито, был единственным знакомым Сано эта. Они направились к северным окраинам Нихонбаси — Сано на коне, Мура поспевал за ним пешком. За последними редкими домами Эдо раскинулся громадный, заросший сорной травой пустырь, где бродячие собаки копались в кучах мусора. За ним находилось поселение эта — множество хижин, окруженных деревянным забором.
Мура провел его в ворота — проем в заборе из неструганых досок, — и они пошли по узким извилистым тропинкам, протоптанным в глине, рядом с которыми были проложены канальцы, заполненные зловонными сточными водами. У входа в лачуги, построенные из обрезков досок и бумаги, женщины готовили на открытом огне еду, стирали или нянчились с детьми, бегали босоногие мальчишки. Встречные изумленно таращились и падали на колени, когда мимо проезжал Сано: вряд ли они когда-нибудь видели чиновника бакуфу в своей общине. Облака дыма и пара плыли над поселением, разнося запах гниющей плоти. Сано пытался задерживать дыхание. Перед выездом из Асакусы он поел, и теперь жалел об этом.
— Это дубильни, господин, — извиняющимся тоном пояснил Мура.
Сано надеялся, что сумеет скрыть отвращение, вызванное поселением, во время допроса его начальника. В каких разных мирах существовали госпожа Харумэ и ее возлюбленный!
Проходя темным переходом, Сано заглянул в один из двориков. Из емкости с щелоком, полной костей, доносилось бульканье. Мужчины помешивали это варево палками, женщины посыпали солью содранные шкуры. На открытых очагах стояли котлы, из туши частично разделанной лошади вываливались окровавленные внутренности. Едва сдерживая тошноту, ощущая грязь в душе, Сано недоумевал, как могла госпожа Харумэ, игнорируя существующие в обществе запреты, полюбить мужчину, запачканного этим местом. Что свело ее и Данзаэмона «в тени между двумя сущностями»?
Мура остановился.
— Он здесь, господин.
К Сано уверенно приближались трое взрослых эта. Средний, самый молодой из них, немедленно привлек его внимание.
На его стройном, как молодое дерево, теле не было ни грамма лишней плоти, только мышцы. Вены толстыми шнурами оплетали шею. Его лицо было словно высечено из острых треугольных граней. Тонкие губы решительно сжаты. Густые подстриженные волосы зачесаны назад, напоминая хохолок ястреба. С гордо поднятой головой и расправленными плечами он держался с достоинством, резко контрастирующим с залатанной выцветшей одеждой и статусом эта. Два меча на поясе свидетельствовали о его положении.
Данзаэмон, главарь отверженных, встал на колени и поклонился. Его спутники сделали то же самое, но если это действие подчеркнуло их униженность, то Данзаэмон лишь совершил необходимый ритуал, уравнивающий его с Сано. Он расставил руки, упершись лбом в землю.
