Вот до чего как будто бы они сроднились. Вводят, значит, этого китайца в кремлевский дом и показывают на какого-то человека, точка в точку похожего на царя Николая. А рядом с ним вроде сидят жена и дети.
Китаец долго на них смотрит, а они на него. А помощники Большеусого ждут, что скажет китаец.
«Ты царь Николай?» – спрашивает китаец у этого человека.
«Да, я царь Николай», – довольно бодро отвечает этот человек.
«А это твоя жена?» – спрашивает китаец, показывая на женщину.
«Да, – так же бодро отвечает этот человек, – она и есть моя жена».
«А это твои дети?» – спрашивает китаец и почему-то пристально оглядывает детей.
«Да, – уверенно отвечает этот человек, – это мои дети».
«Ты точно знаешь, что это твои дети?» – снова спрашивает китаец и снова пристально смотрит на детей.
«Что я, не знаю своих детей, что ли?» – вроде бы обижается этот человек, точка в точку похожий на царя Николая.
Тогда китаец, глядя на помощников Большеусого, говорит:
«То, что царь Николай за пятнадцать лет не постарел, вы можете объяснить тем, что Сталин ему устроил хорошую жизнь. Но чем вы объясните, что за пятнадцать лет дети царя не выросли?»
Тут помощники Большеусого растерялись, покраснели, побледнели, не знали, что сказать. Тут-то они докумекали, что второпях дали маху, забыли, что дети растут, но было уже поздно. Тык-мык, а сказать нечего.
«Сами удивляемся, – говорят они, – мы их кормим, поим, а они почему-то не растут».
«Выходит, царские дети, – говорит китаец, – при Советской власти не растут?»
«Выходит», – соглашаются помощники Большеусого.
«Выходит, они превратились в лилипутов?»
«Выходит», – подтверждают помощники Большеусого.
«Нет, – говорит китаец, – не выходит. Вы – плохие. Вы – мошенники. Вы убили царя Николая и его детей».
«Как же так, – возмущаются помощники Большеусого, – мы ничего не понимаем. Тогда объясни нам, кто этот человек и эти дети?»
«Это не царь, – говорит китаец, – это переодетый чекист. А это не царские дети, это дети чекистов».
Тогда помощники Большеусого говорят китайцу:
«Ну, хорошо. Возможно, получилась ошибка. Ты посиди пока в другой комнате, а мы между собой посоветуемся, как быть».
Китайца отвели в другую комнату, а эти начали между собой советоваться. И вот что они решили. Они решили дать китайцу тысячу золотых николаевских десяток, чтобы он своему царю сказал, что видел настоящего царя Николая. И они вошли в комнату, где сидел китаец, и сказали ему об этом.
«Вы дураки, – ответил им китаец, – вы даже до сих пор не знаете, что китайцы взяток не берут».
Тут Колчерукого перебил мой старик:
– Неужто не берут?
– Да, – говорит Колчерукий, – оказывается, китайцы взяток не берут.
– Как же они свои дела устраивают? – удивился мой старик.
– Никто понять не может, – отвечает Колчерукий, – вот такие они, китайцы. Упрямые!
– Ну, а дальше что было? – спрашивает мой старик.
– А дальше было вот что. Помощники Большеусого опять вышли и стали между собой советоваться. Правда, я не знаю, звонили они Большеусому или сами между собой решили. Тот, кто рассказывал эту историю, сам об этом не знает, а я ничего прибавлять не хочу. И так они, значит, снова входят к китайцу в комнату и говорят:
«Если ты не скажешь китайскому царю, что видел настоящего русского царя, мы тебя убьем. А к твоему царю пошлем нашего советского китайца, и он ему скажет все, как мы хотим. И китайский царь ему поверит, потому что все вы, китайцы, на одно лицо».
«Ничего не выйдет, – отвечает им китаец с улыбкой, – потому что мой мудрый китайский царь все предвидел. И когда он посылал меня к вам, он сказал мне тайное слово, которое я должен повторить, когда приеду к нему во дворец. И это слово вы никакими пытками меня не заставите сказать. Поэтому мой царь изобличит вашего фальшивого китайца».
Тут помощники Большеусого совсем приуныли и пришлось им обо всем рассказать хозяину. Большеусый пришел в неслыханную свирепость, а сделать ничего не может. Потому что убить доверенного китайца нельзя – придется воевать с Китаем. А воевать нельзя, потому что китайцев, оказывается, даже больше, чем русских.
– Неужто больше, чем русских? – подивился мой старик.
– Да, – уверенно сказал Колчерукий, – сами русские это признают.
– Чем только они кормятся? – проговорил мой старик.
– А у них все в ход идет, – сказал Колчерукий, – жучки, паучки, червячки. Они все едят, а потом все это чаем запивают, и ничего.
– Так чем же кончилась эта история с китайцем? – спросил мой старик.
– А вот чем кончилась, – отвечал Колчерукий. – Большеусый вызвал этого доверенного китайца и говорят ему: «Страна у меня большая, и не всегда знаешь на одном конце ее, что делается на другом. А помощники у меня глупые, что им ни скажешь, все перепутают. Я им сказал: „Берегите царя и его семью, а они все перепутали и расстреляли их“.
«Они мне фальшивого царя показали», – сказал китаец.
«Насчет фальшивого царя не беспокойтесь, – отвечал ему Большеусый, – я прикажу его расстрелять вместе с его фальшивой женой. Можешь так и передать своему царю».
«Это хорошо, – сказал китаец, – но мой царь больше не будет поить русских чаем, потому что он будет горевать за русского царя и его семью».
С тем, значит, доверенный китаец и уехал. Вот с тех пор и решил Большеусый разводить чай на нашей земле, чтобы от китайцев больше не зависеть.
– Это все политика, – сказал мой старик.
– Да, да, политика, – согласился Колчерукий. Тут Колчерукий стал заворачивать на проселочную дорогу и очень удивился, что мы туда не заворачиваем.
– Ты что, разве не туда едешь? – спросил Колчерукий.
– Я еду в город, – отвечал старик, – а ты куда едешь?
– Я еду на оплакивание Карамана, – ответил Колчерукий, – я думал и ты туда едешь.
– Как, злозадый Караман умер? – удивился мой старик. Похотливых людей наши абхазцы называют злозадыми.
– Да, умер, – отвечал Колчерукий, – и умер через свою злую задницу.
– В последний раз он вроде бы привел какую-то русскую в дом? – сказал мой старик.
– Точно, – ответил Колчерукий, – прямо на ней и умер.
– Да откуда ты знаешь, – удивился мой старик, – неужто она сказала?
– Нет, – ответил Колчерукий, – она только ночью прибежала к сыновьям и сказала, что отец их умер. А сыновья рядом живут. Они пришли в дом и увидели, что отец их ничком лежит на постели в таком виде, что стало ясно, чем он занимался в свои последние минуты.
– Тьфу! – сплюнул мой старик. – Умереть ничком, как бешеная собака, убитая выстрелом?! Может, у других народов и принято умирать ничком, но только не у нас. Настоящий абхазский старик лежа ничком никогда не умирает. Настоящий абхазский старик умирает лежа на спине, в чистой рубашке, окруженный близкими. А этот жил, как кобель, и умер, как кобель. Что ж меня горевестники не известили?
– Видно, не успели, – ответил Колчерукий, – его только послезавтра хоронят.
– Все же я его оплачу, – решил мой старик, – хоть и порченым он был человеком.
Тут мой старик повернул меня на проселочную дорогу, и мы пошли к дому этого Карамана. Мне это дело очень не понравилось. Если мой старик так будет останавливаться всю дорогу, мы никогда до города не доедем.
– Я тебе скажу, Колчерукий, – продолжал мой старик, – мужчина после семидесяти лет должен забыть про женщину. А самые мудрые еще раньше забывают. Мужчина после семидесяти лет считается по нашим обычаям стариком. А старик должен блюсти чистоту. Он не должен грязнить свою постель женщиной. Дело старика следить за честью семьи, честью рода, честью села и честью племени своего. Тем более в наше время, когда бесчестие нависло над нашим домом и грозит очумить нас позором. Говорят, среди долинных абхазцев уже появились доносчики, которые рассказывают властям то, о чем мы говорим в нашем доме, на нашем поле, на нашей сходке. Куда подевались абхазские мужчины, я спрашиваю, почему по нашему славному древнему обычаю доносчикам не отрезают уши и языки?!
– Ого-го, – сказал Колчерукий, – слишком многие остались бы без языка и ушей. Но вот ты, Хабуг, говоришь, что после семидесяти мужчина грязнит постель женщиной. Так ведь все от природы зависит. Иной как раз в старости делается особенно злозадым. Что ж такому делать, если ему невтерпеж?
– Чушь! – сказал мой старик и опять сплюнул. – Пусть в руки возьмет топор или мотыгу, и быстро забудет про женщину. У некоторых стариков протухают мозги, кровь плохо движется в теле и застревает в паху, а он, дурак, думает, что у него молодость наступила. И потом – это грех. Грех вливать в женщину прокисшее стариковское семя, грех против будущего ребенка. Если от дурного зерна на поле вырастет хилый стебелек кукурузы, ты его срежешь мотыгой. А ведь ребенка не убьешь. К слову, выродили они чего-нибудь или нет?
