— Август, милый! — Анджелика поднялась с места. — У тебя жар!
— Не двигайся с места, ведьма! — Август махнул в ее сторону мечом. — Магдалена, иди сюда!
— Он обезумел, — печально констатировала Анджелика. — Как жаль!
— Сзади, Август! — взвизгнула Мадленка, но раненый не успел среагировать. Петр из Познани обрушился на него всей массой, и Яворский растянулся на полу. Его меч отлетел в сторону, и Анджелика проворно подобрала его. Петр подтащил Августа к скамье, заломив ему руки, и швырнул его, заставив сесть.
— Это тебе так не пройдет! — крикнул Август. Кровь текла из его шеи, проступая сквозь повязки.
Анджелика пожала плечами и вернулась на свое место рядом со старухой.
— Я думаю, он бросится в колодец в припадке безумия, — заметила она как бы вскользь. — Давно следовало от него избавиться, он только и умеет, что все портить.
У Мадленки озноб прошел по позвоночнику.
— Как тебе будет угодно, — отозвался Доминик и обратился к отцу: — Ну, где же он?
Петр из Познани развел руками.
— Мы не можем его найти. Он как сквозь землю провалился!
Старуха тихо и страшно засмеялась.
— Живой мертвец! О, я чую его. Он близко, близко, близко!
Мадленка приподнялась на месте. Тень выросла позади старухи, тень с самострелом в руках, и эта тень улыбалась. Август поднял голову — и закоченел. Боэмунд фон Мейссен, за которым не было ни двери, ни входа, одна лишь глухая стена, натянул тетиву и выстрелил в Петра.
Петр из Познани взвыл: стрела пронзила ему плечо. Крестоносец снова взвел самострел.
— Дверь! — крикнул он Мадленке, и та кинулась запирать дверь.
Старуха, дико закричав, бросилась на крестоносца, но тот успел всадить в нее вторую стрелу. Ведьма упала на пол, крича что-то по-литовски, и только третья стрела заставила ее замолчать навеки.
Анджелика оцепенела. Август ринулся к своему мечу, но Мадленка оказалась проворнее и схватила его первой.
— Эй, Петр! — крикнула она. — Ну-ка, посмотрим, чего ты стоишь!
Изрыгая проклятья, Петр сломал древко стрелы, выхватил меч и ринулся на Мадленку. Август попытался схватить Доминика, но дядя попросту отшвырнул его.
— Эй, крестоносец, — задорно крикнул Доминик, — я здесь, и твоя смерть тоже!
Боэмунд фон Мейссен оскалился, отшвырнул самострел и достал меч; по-видимому, Киприан снабдил его всем необходимым.
Мадленке в схватке с Петром приходилось жарко. Мешали, во-первых, проклятые юбки, во-вторых, то, что Петр из Познани был первостатейный рубака и ей было чрезвычайно трудно парировать его острые, жесткие удары. Он выбил у нее меч, она швырнула в него тяжелым подсвечником, бросила ему под ноги лавку, отскочила и подобрала клинок. В другом конце залы Доминик получил первую рану от крестоносца, который двигался хоть и тяжело после утреннего поединка, но сдаваться явно не собирался. Анджелика в ужасе жалась к стене, закрывая лицо руками.
Петр полоснул Мадленку острием по локтю, едва не выколол ей глаз. Мадленка для виду отступила, в глубине души решив воспользоваться дедовским приемом. Раз, два, клинок взлетает, притворяешься, что хочешь перебросить оружие в другую руку, полшага вперед и… Лезвие до середины ушло во что-то мягкое. Петр из Познани зашатался, лицо его внезапно отупело. Мадленка с силой рванула к себе рукоять, и человек, велевший расстрелять ее брата, рухнул к ее ногам.
— Око за око, зуб за зуб! — крикнула Мадленка.
В дверь ломились, засов подпрыгивал в пазах, но не гнулся и не ломался. Мадленка обернулась на Доминика — по его лицу текла кровь, и два пореза на
щегольской одежде указывали, что ему пришлось несладко. Август, у которого от толчка открылись все раны, поднялся на ноги.
— Мадленка, — пробормотал он, — надо открыть дверь!
— Нет! — коротко бросила Мадленка. — И не думай об этом!
— Доминик, — простонал Август, качаясь. -Я должен убить его, я!
Доминик только что схлопотал тяжелой рукоятью в лицо и полностью открылся. Однако вместо того, чтобы прикончить его, крестоносец неожиданно выпрямился и крикнул:
— Мадленка! Берегись!
Свистнула стрела, и Мадленка ощутила непривычную тупую боль где-то возле сердца. Пока все были заняты схваткой, Анджелика подобрала самострел, с удивительной для женщины ловкостью зарядила его и выстрелила в ненавистную соперницу.
«Господи, только не это, — Мадленка зажмурилась от ужаса. — Только не теперь! Я не хочу умирать!»
Она открыла глаза и увидела древко стрелы, торчащее из ее платья, и ткань вокруг раны уже пропитывалась красным. Мадленке стало дурно. Она выронила меч и пошатнулась. Август с отчаянием смотрел на нее, но, прежде чем он успел сделать хотя бы один — шаг, крестоносец бросил Доминика, кинулся к ней и поддержал ее, когда она уже падала.
— Я не хотела… — бормотала Анджелика, давясь слезами. — Это вышло случайно… Клянусь, я не хотела…
Мадленка сидела в кресле, голова ее откинулась назад, но она дышала. Август разрыдался.
— Боже мой, Ольгерд, я не хотела этого! Мадленка открыла глаза и слабо улыбнулась. Фон Мейссен вгляделся в ее лицо, затем резко выпрямился и обернулся к литвинке, стоявшей с выражением самого неподдельного отчаяния.
— Брось самострел, — приказал он ей.
В глубине у камина Доминик выплюнул кровавый сгусток и поднялся, держась одной рукой за стену. Анджелика покорно кивнула.
— Все, что ты хочешь, Ольгерд.
Она положила пустой самострел на пол, распрямилась и с улыбкой посмотрела на него. Слезы еще блестели в ее глазах.
Тебе не стоило делать этого, — бросил он ей.
Ты же знаешь меня. — Она кокетливо повела плечом. — Разве я могла иначе?
— Слушай ее, слушай, — прохрипел Доминик, издевательски ухмыляясь. — Я тоже… когда-то… слушал ее…
Удары в дверь участились.
— Ольгерд, она же никто, — сказала Анджелика. — Я же знаю, она ничего не значит для тебя, и не пытайся меня убедить, что это не так.
— Убей ее! — крикнул Август. — Убей эту гадину! Чего же ты ждешь?
— Действительно, — легко согласилась Анджелика, — чего? — Она улыбнулась и поглядела ему в лицо прямым, открытым взглядом. — Но ты ведь не сделаешь этого, правда? И я даже знаю, почему. Потому что ты любишь меня. Ты никогда не сможешь отказаться от меня, я знаю. — Даже ее ноздри трепетали торжеством. Крестоносец, опустив голову, чертил острием клинка на полу какие-то сложные фигуры. — Она не понимает тебя, Ольгерд, и не поймет так, как понимаю я. Ты и я… мы… это сложно объяснить. — Она заговорщицки улыбнулась. — Я знаю, ты приехал сюда вовсе не потому, что хотел спасти ее, а потому, что устал ждать смерти. Ты болен, но я сумею вылечить тебя, я смогу. Я знаю, как это сделать. — Потрясенный Август открыл рот. — Но она не должна нам мешать, Ольгерд, она лишняя. Мы должны избавиться от нее, ты и я. Убей ее. Считай это маленькой проверкой твоей великой любви. Если ты согласен, я вылечу тебя, и мы счастливо заживем вместе. Ты ведь согласен, не так ли?
Боэмунд фон Мейссен поднял голову. Он обернулся, поглядел на Мадленку, которая, придя в себя, внимательно слушала их разговор. Смертельная бледность разливалась по ее лицу.
— Ты права, Анджелика, — спокойно сказал он. — Я всегда любил тебя.
Литвинка выпрямилась. Глаза ее горели ярче звезд.
— Беда лишь в том, — спокойно продолжал рыцарь, — что это всегда давно кончилось. Прощай.
И прежде чем она успела вымолвить хоть слово, он притянул ее к себе, поцеловал в губы и, слегка оттолкнув от себя, одним легким движением перерезал ей горло.
Хрипя, Анджелика осела на пол. Она хваталась за рану, протягивала к нему окровавленные руки, но он уже отошел, даже не глядя на нее. Менее чем через минуту все было кончено.
— А-а-а! — дико закричал Доминик, неожиданно возникая за спиной рыцаря и бросаясь на него.
Однако на пути у него оказался Август, подобравший меч Мадленки. Боэмунд даже не обернулся, когда племянник поразил насмерть своего дядю.
Боэмунд сел рядом с Мадленкой на подлокотник ее кресла и сжал ее пальцы. Дверь, долго трещавшая под ударами, наконец подалась, и в проеме возник… Филибер де Ланже собственной персоной, в доспехах и одежде крестоносца. За ним в залу вломилась еще добрая дюжина человек, среди которых был и брат Киприан.
— Я так и знал! — завопил Филибер. — Опоздал, опять опоздал! Слушай, Боэмунд, можно я хоть подпалю замок, а? У меня прямо руки чешутся!
— Никаких поджогов, — оборвал его синеглазый. — Запомни: мы гости князя Августа.
— Князя Ав… — Филибер застыл с открытым ртом.
— Именно так. И позови врача, тут кое-кто нуждается в его помощи.
Глава двадцатая,
в которой все становится на свои места
— Ну надо же! — изумлялся холеный пан Кондрат на следующее утро, когда Август Яворский, наконец, закончил ему рассказывать все то, о чем мой благосклонный читатель уже извещен. — Хорош, однако, ваш дядюшка, хорош! И мать его тоже, надо сказать. Да, когда он так неожиданно родился, уже поползли разные слухи, ну, а когда умер старый князь — через два года после рождения Доминика, -то многие, воспользовавшись ослаблением власти, от него отвернулись. Но мать его была хитра, ой как хитра! Никто никогда не застал ее с этим Петром, более того — на людях она всегда обращалась с ним подчеркнуто пренебрежительно и несколько раз даже притворялась, что готова выгнать его, да его преданность ее покойному мужу одна ее удерживает. Потом, она была так благочестива, так усердна, так добра к неимущим, что всякие толки сами собою прекратились. Я помню, когда ее сыну сватали невесту из Мазовецких, то уже никто не вспоминал об этих наветах, и вдруг — поди ж ты! Да, если бы то письмо дошло до короля, нашему молодчику бы непоздоровилось. И все-таки: нарушить тайну исповеди! Хоть я и не сведущ в этих тонкостях, мне кажется, непозволительно предавать гласности то, что должно было навеки остаться между исповедником и грешником.
