– Джоэл? – Ее голос дрогнул. Он рассердится. Карен уже представляла, как это будет. Джоэл в ярости из-за того, что она проникла в подвал, а она выговаривает ему за хранение украденных артефактов. Оба не правы, но ее прегрешение менее значительно по сравнению с его, вот только он считает иначе. Только бы не бил. К ней начал возвращаться здравый смысл. Джоэл вовлечен в серьезное преступление, и это плохо. Но ларец… ларец – это совсем другое. Он – мерзость и скверна. Им нужно держаться от него подальше. Уйти. Им вместе. А если Джоэл не согласится, она уйдет одна.
Если только он позволит ей уйти. Если, узнав, что она сделала, удовлетворится рукоприкладством. Карен вспомнила про оружие в гардеробной. Штык… Джоэл показал ей штык, когда она нашла его забившимся в угол комнаты, с красными от слез глазами, оплакивающим погибшего товарища, Бретта Харлана. Именно таким штыком, «М9», Харлан убил свою жену, а потом перерезал себе горло.
Потому что сделать это его заставил ларец.
Карен вздрогнула, вернувшись в реальность. Всматриваясь в темноту, она не сразу вспомнила про фонарик, а когда вспомнила, схватила его и посветила в угол. Тени задвигались: очертания садовых инструментов и поставленных друг на друга банок, полок и убегающей от света фигуры, растворяющейся в темноте под ступенями, уродливой, искаженной лучом фонаря, но также – и она это знала – неестественной по своей сути, извращенной в своих физических свойствах.
Это был не Джоэл. Это был даже не человек.
Карен попыталась преследовать ее лучом. Руки дрожали так, что ей пришлось держать фонарик обеими руками, прижимая к телу. Она посветила под лестницу, и фигура снова увильнула, бесформенная тень, дымок от невидимого пламени. Теперь движение возникло справа. Карен бросила луч туда и на мгновение прижала фигуру к стене – сгорбленную, с неестественно длинными руками и ногами и уродливо увеличенной из-за разросшихся костей головой. Она была одновременно реальной и нереальной, тень, вытянувшаяся, казалось, из самого ларца, как будто дух того, что содержалось в нем, просачивался наружу как дурной запах.
И снова зашелестел шепот. Теперь голоса говорили о ней, встревоженные, злые. Кто дозволил ей прикасаться к ларцу? Она осквернила его своими пальцами, своими женскими руками. Мерзкими. Нечистыми.
Кровь.
У нее месячные. Начались утром.
Кровь.
Порченая.
Кровь.
Они знали. Они чуяли ее. Карен отступила и попыталась пройти к лестнице, отчетливо сознавая, что три фигуры кружат, словно волки, подбираются к ней, но стараются не попасть под луч света. Она размахивала фонариком как факелом, разгоняя темноту, не позволяя им приблизиться, продвигаясь сначала вдоль полок, потом вдоль стены, пока не поставила ногу на нижнюю ступеньку.
Карен поднималась лицом к подвалу, не рискуя поворачиваться к ним спиной, и была уже на середине лестницы, когда лампочка моргнула и погасла. А потом и фонарик испустил дух.
Это делают они. Им нравится тьма.
Карен повернулась, одолела, спотыкаясь, последние ступени и, уже перед тем, как захлопнуть дверь, мельком увидела их, поднимающихся к ней, бесплотные формы, кошмары, вызванные из древних костей. Она повернула ключ и вытащила его из замка, но при этом споткнулась и упала, больно стукнувшись копчиком. Перед глазами у нее была ручка двери, и она уставилась на нее, опасаясь, что та вот-вот повернется, как в старых фильмах ужасов, но ничего такого не произошло. Она слышала лишь собственное дыхание и биение сердца, да еще халат зашуршал, когда она с усилием поднялась и оперлась о кресло.
В дверь позвонили, и Карен вскрикнула от неожиданности. На фоне ночного неба выделялся мужской силуэт. Она посмотрела на часы на стене. Начало четвертого. И куда только ушло столько времени? Потерев ушибленное место, Карен подошла к двери и сдвинула шторку, чтобы рассмотреть гостя получше. На ступеньке, повернувшись в профиль, стоял мужчина лет шестидесяти. Когда он вежливо поднял черную шляпу, под ней обнаружилась лысина с клочком седых волос. Она открыла дверь – присутствие человека, пусть и незнакомца, принесло облегчение, – но цепочку снимать не стала.
– Здравствуйте, – сказал незнакомец. – Мы ищем Карен Эмори. – Он не повернулся, так что ей оставалось созерцать только одну сторону его лица.
– Ее здесь нет. – Слова вылетели сами собой, еще до того, как она поняла, что именно сказала. – Когда вернется, не знаю. Уже поздно, так что, скорее всего, до утра ее не будет.
Карен не знала, почему лжет, и понимала, как неубедительно это выглядит. Гость не выглядел опасным, но ее сигнальная система включилась еще в подвале, и по спине бегали мурашки. Она допустила ошибку, открыв дверь, и теперь жизненно важно было закрыть ее как можно скорее. В груди нарастал крик – она оказалась между незнакомцем и призраками в подвале и уже жалела, что рядом нет Джоэла, хотя и понимала, что незнакомец пришел из-за него, из-за того, что в подвале, потому что зачем еще кому-то приходить к ним в три часа ночи? Она бы даже рискнула испытать его гнев, лишь бы он помог ей.
– Мы можем подождать, – сказал гость.
– Извините, но это невозможно. К тому же у меня люди. – Ложь наслаивалась на ложь и звучала все неубедительнее даже для нее самой. Она подумала, чтó он только что сказал. Мы ищем Карен Эмори. Мы можем подождать.
– Нет. Мы не думаем, что у вас люди, – заявил он.
Карен выглянула – а вдруг там и впрямь кто-то еще есть. Но нет, он был один, этот чудной и жутковатый человек со шляпой в руке. А ее револьвер остался в подвале.
– Уходите. Уходите, или я вызову полицию.
Он повернул голову, и она увидела, как он плох, как изуродован. И еще поняла, что это не только физический распад, но и духовное гниение.
Карен попыталась закрыть дверь, но он успел поставить ногу в щель.
– Хорошие сережки, – сказал Ирод. – Старинные. И слишком хорошие для такой, как ты.
Он просунул руку – так быстро, что Карен и не успела отреагировать – и сорвал одну сережку. Из разодранной мочки уха на халат закапала кровь. Она попыталась закричать, но незнакомец схватил ее за горло, и его ногти впились в кожу. Он с силой надавил на дверь плечом, и цепочка вылетела из рамки. Карен пустила в ход ногти, но сопротивлялась недолго, только до тех пор, пока он не ударил ее головой о стену.
Раз…
– Не!..
Два.
– …Лги!..
На третий раз она уже почти ничего не чувствовала.
– …Мне!
Глава 35
Карен не потеряла сознание, во всяком случае не совсем, и чувствовала, как ее волокут за волосы по полу и швыряют в угол. Мочка горела от боли, кровь капала из раны. Она слышала, как незнакомец запирает дверь, и видела, как задергивает шторы, но потом ее затошнило, и что-то случилось с глазами, потому что, когда он подошел к окну, она увидела два отражения: самого незнакомца и…
Вторым был Кларенс Баттл. В его походке и позе было что-то, что пробудило бы память, даже если бы на нем не было темной ношеной куртки, той самой, из той давней ночи, и рубашки в черно-красную клетку, заправленной в мешковатые джинсы, которые больше подошли бы какому-нибудь толстячку. Джинсы держались на коричневом кожаном ремне с побитой серебряной пряжкой в форме ковбойской шляпы. Таким Карен запомнила его, потому что так он выглядел на фотографиях, сделанных уже после того, как следствие выявило его истинную сущность.
Но Кларенс Баттл давно умер. Умер в тюрьме от рака желудка, годами грызшего его изнутри. Отражавшийся в стекле Кларенс определенно выглядел пожеванным, вот только пострадали не внутренности, а лицо: за изъеденными губами чернели десны и пеньки гнилых зубов. Но в те последние секунды безгубый рот задвигался, и Карен услышала слова и уловила распространившийся по комнате мерзкий запах разложившихся внутренностей.
– Я был плохим, плохим мальчиком, – сказало отражение, которое было и не было Кларенсом Баттлом, и Карен, с трудом сдерживавшая тошноту, поняла, что видит ту самую сущность, сделавшую Кларенса Баттла тем, чем он стал, и слышит голос, рассказывавший ему про то, как весело играть с маленькими девочками в старой ливневке, голос того зловредного пришельца, вложившего имя Карен Эмори в уши Кларенса Баттла.
Она поиграет с тобой, Кларенс. Ей нравятся мальчики, и ей нравятся темные местечки. Она не станет кричать. Что бы ты ни делал с ней, она не станет кричать, потому что она хорошая, хорошая девочка, а хорошей девочке, чтобы проявить все самое лучшее, нужен плохой, плохой мальчик…
Незнакомец смотрел на нее с интересом, и Карен знала, что он видел что-то из того, что видела она, потому что его тоже изнутри и снаружи разъедала гниль. Может быть, это сущность приносит с собой рак? Может быть, духовное и психологическое разложение, достигая определенной степени, должно находить и некое физическое выражение? В конце концов, зло есть яд, инфекция души, и другие яды, постепенно накапливаясь, приводят к изменениям – от никотина желтеет кожа и чернеют легкие, алкоголь разрушает печень и почки, лицо от него становится одутловатым, от радиации выпадают волосы… Свинец, асбест, героин – все это влияет на организм, приближает его полное разрушение. Разве не может быть, что и зло в чистейшей своей форме делает то же самое? Ведь болезнь сидела в Кларенсе точно так же, как и в человеке, во власти которого она оказалась.
