и, сложив вчетверо, прячет в карман своего пальто.
За спиной слышится шорох, и она чувствует Сашины ладони у себя на плечах.
– Я люблю тебя, Верушка, – нежно говорит он, целуя ее в щеку.
Хорошо, что он не видит ее лица. Ей вряд ли хватило бы сил взглянуть ему в глаза, произнося:
– Я тоже люблю тебя, Саша.
«Возвращайся ко мне».
И он уходит на фронт.
Глава 19
Вере и Ольге повезло с работой. Ольга работает в Эрмитаже, а Вера – в Государственной публичной библиотеке. Проводя дни в тихих, сумрачных кабинетах, обе упаковывают в ящики великие картины и книги, помогая сберечь для следующих поколений культурное наследие страны. Когда рабочий день подходит к концу, Вера в одиночестве бредет домой. Иногда она делает крюк через Летний сад и вспоминает, как познакомилась с Сашей, но с каждым днем ей все труднее воссоздавать тот день в памяти. Ленинград уже не узнать. Медный всадник скрылся под мешками с землей и деревянными щитами, над Смольным натянули маскировочные сетки, а позолоченный шпиль Адмиралтейства спрятали под серым чехлом. Повсюду лихорадочно сооружают бомбоубежища, стоят в очереди за продуктами, копают траншеи. Небо по-прежнему ясное и голубое, и бомбы еще не падают, но все знают, что скоро это случится. Репродукторы каждый день передают новости о продвижении вражеских войск. Никто не верит, что немцы доберутся до Ленинграда, этого волшебного города, возведенного на костях и болотах, но бомбардировщики врага появятся. Можно не сомневаться.
По дороге домой Вера заходит в сберкассу и снимает с книжки двести рублей – разрешенную в месяц сумму. Получив деньги, она встает в очередь за тремя буханками хлеба и маслом. Сегодня ей повезло: после долгого ожидания ей достаются продукты. Бывало, они кончались ровно тогда, когда она подходила к прилавку.
Когда к восьми она добирается домой, Аня и Лева играют в войну: прыгают с кровати на кровать, изображая, как стреляют друг в дружку.
– Мама! – кричит Лев. Его лицо расплывается в беззубой улыбке, он подскакивает к Вере и бросается ей на шею. Аня спешит вслед за братом, но обнимает маму совсем не так крепко, как он. Всем видом она показывает, как сильно ее удручает война. Ей надоело весь день торчать в детском саду, а после шести идти к соседке, «вонючей тетушке Невской».
– Как вы тут, детки? – спрашивает Вера, все равно прижимая Аню к себе. – Что делали сегодня в детском саду?
– Я уже большая для детского сада, – заявляет Аня, сосредоточенно хмурясь.
Вера гладит ее по голове и уходит на кухню. Когда она ставит на плиту кастрюлю с водой, домой возвращается Ольга.
– Ты уже слышала? – запыхаясь, спрашивает она.
Вера оборачивается:
– О чем?
Ольга тревожно оглядывается на Аню и Льва, играющих с палками-ружьями, понижает голос:
– Детей эвакуируют из Ленинграда.
В утро перед эвакуацией Вера просыпается с ощущением тошноты. Она не может так поступить, не может отослать детей неизвестно куда и спокойно жить дальше. Она лежит в постели – единственное время, когда в их переполненной квартире можно побыть наедине с собой, – и таращится на потолок, испещренный бурыми разводами. Слышно, как в паре шагов от нее, на соседней кровати, беспокойно ворочается мать и посапывает Ольга.
– Вера? – окликает мама.
Вера поворачивается к ней и видит, что та за ней наблюдает. Их кровати стоят так близко, что, протянув руки, можно коснуться друг друга. Ольга переворачивается на другой бок, и старое одеяло сползает с маминого плеча.
– Даже не думай, – говорит мама. Неужели и Вера однажды сможет читать мысли своих детей?
– Как же не думать? – отвечает она. Всю жизнь Вера старалась быть советским человеком: следовать правилам, подчиняться, не выделяться. Но теперь… как она может покориться такому указу?
– У Сталина повсюду глаза. Он знает, где немцы, и понимает, где надо укрыть наших детей. Все дети должны уехать. Выбора нет.
– Что, если я больше их не увижу?
Мать откидывает одеяло, встает, и вот уже нет того крошечного расстояния, которое отделяло их друг от друга. Она забирается к Вере в постель, на Сашину сторону, прижимает дочь к себе и, как в детстве, начинает гладить ее по черным волосам.
– Нам, женщинам, всегда приходится принимать решения за других… а когда мы становимся матерями, ради детей должны выдержать все испытания. Ты защитишь их. Будет больно и им, и тебе. Но ты обязана скрыть от них свою боль и сделать все, что поможет им выжить.
– Саша тоже сказал, что мне нужно быть сильной.
Мама кивает.
– Сомневаюсь, что мужчинам дано это понять. Даже таким, как твой Саша. Стоит им обзавестись винтовками и идеями, они начинают думать, что познали настоящую стойкость.
– Сейчас ты уже говоришь о папе.
– Возможно.
Они еще немного лежат молча.
Впервые за долгое время Вера вспоминает отца. Это мучительно, но все же легче, чем думать о предстоящем. Она закрывает глаза и, погрузившись в темноту, переносится на крыльцо их бывшего дома.
Она вышла проводить папу; даже в шерстяных перчатках у нее дрожат руки, а пальцы ног коченеют от холода.
– Я тоже хочу пойти в кафе, – умоляет она, поднимая к нему лицо. Падает легкий снег, и снежинки оседают у нее на щеках.
Отец улыбается, и его черные густые усы так знакомо топорщатся.
– Девочкам там не место, Верочка, ты же знаешь.
– Но я хочу послушать твои стихи. Анна Ахматова тоже там будет, а она женщина.
– Да, – говорит он, стараясь придать строгость лицу. – Именно женщина. А ты еще девочка. – Он кладет руку в перчатке ей на плечо. – Придет день, и ты напишешь свои собственные прекрасные строки. К тому времени в школах снова начнут преподавать настоящую литературу, а не социалистический реализм, который Сталин считает вершиной прогресса. Будь терпеливой. Помаши мне, когда я перейду улицу, а потом ступай домой.
Стоя под снегом, она смотрит вслед папе. Щеки обжигают поцелуи снежинок, которые тут же обращаются в капельки воды и забираются за воротник, будто чьи-то холодные пальцы.
Вскоре папина фигура превращается в смутное серое пятнышко, уплывающее в белую даль. Вере на мгновение чудится, что он остановился и помахал ей, но, возможно, ей померещилось. Зато ей хорошо видно, как на заснеженный город опускается вечер, как расплываются краски и очертания домов. Вера старается отпечатать эту картину в памяти, чтобы потом описать в дневнике.
– Помнишь, как я мечтала стать писательницей? – тихо спрашивает она.
Мать долго молчит, а потом еще тише отвечает:
– Я помню все.
