— С утра ушла? И до сих пор шаталась? Ума у тебя нет! — пугается Ленька и, присев на корточки, гладит девочку по голове. — Ну ладно! Молчи! Я тебе яблоко дам, хлебца! Чаю скипячу! Дойдешь до утеса-то?
— Дойду…
— Ну, держись за меня! А то давай на закорках понесу! — предлагает Ленька. — На каких закорках?
— Ну, на спине, что ли… Понесть?
— Не-ет… я сама пойду! — ухватившись за его руку, подымается Динка.
Ленька бережно ведет ее по тропинке, раздвигая кусты и бешено ругаясь:
— Я ему покажу, старой чуме! Он у меня раньше время в могилу вскочит!
Динка вспоминает дрожащие пальцы старика, перебирающие сухие корки:
— Не надо, Лень… Он и так… чуть… не умер…
— Чуть не умер? А денежки взял! И до слез тебя довел!.. Хитер старик! Это надо только подумать — по всем дачам девчонку протаскал!
— Я сама… таскалась… и он тоже… таскался… с шарманкой… уточняет Динка.
Они подходят к доске, перекинутой с обрыва на утёс, И Ленька пугается:
Не перейдешь ты! Сиди лучше здесь. Я тебе яблоко сейчас принесу!
— И хлеба… — просит Динка, покорно усаживаясь на обрыве.
— Все, все принесу! Только сиди тут! Не ходи, слышь? Я сейчас! — кричит Ленька, перебегая по доске на утес и скрываясь за камнем.
Динка, согнувшись и прерывисто вздыхая, смотрит ему вслед…
Ленька появляется с корзиной в руке. Из корзины свисают рукава дареного пиджака и торчат ободки грязных тарелок.
— Вот, все тебе принес! На яблоко! И хлеб вот ешь… Сахар еще! Ну, ешь, а я тебе новости свои расскажу!
Динка жадно грызет яблоко, прикусывая сахар и заедая хлебом. Распухшие от слез глаза ее начинают блестеть, и, только изредка прерывисто вздыхая, она вспоминает свою обиду.
А Ленька рассказывается про свои заработки, про Федькину рыбу, про похлебку и чаепитие у Степана и, заканчивая свой рассказ, просит:
— А теперь закрой глаза… Сейчас увидишь, какой подарок на мне!
Динка, прожевывая хлеб, закрывает глаза, и Ленька быстро облачается в дареный пиджак.
— Теперь гляди! — гордо говорит он, представая перед удивленной Динкой в своей необъятной одежде, — Спереди гляди и сзади гляди, — поворачиваясь, говорит он. — А теперь вот! Изнутри карман, и с боков по карману! Видала?
— Видала. А это Степан сам тебе сшил? — спрашивает Динка.
— Да нет! Это с него пинжак. Он свой мне подарил, понимаешь? Динка кивает головой.
— Я еще с самого роду не видала таких пинжаков! — говорит она, удивляясь ширине и длине Ленькиной обновы.
— Ну вот! — радуется Ленька и, опускаясь рядом на корточки, таинственно шепчет: — А еще что покажу, так ахнешь! — Он разжимает кулак и показывает Динке новенький, блестящий полтинник.
— Это рубль, Лень? — спрашивает Динка и несмело дотрагивается пальцем до блестящего кружочка.
— Не рубль, а полтинник! Серебряный! На! Поиграй? А хочешь — и совсем возьми! — великодушно предлагает он, жертвуя мечтой о лодке.
— Нет, — ежится Динка, и на глаза ее снова набегают слезы. — Я больше не люблю денег, Лень. Из-за денег плачут, — тихо вздыхает она и, подперев pукой щеку, с горькой обидой рассказывает Леньке весь свой трудный, тяжелый день.
— Мне много давали, а он все взял себе, — жалуется она. — Ясно — себе. Ведь это если бы ты с ребятами пошла, так те по-честному делятся. А на взрослых какая надежда? Еще если политический, так тот чужого гроша не возьмет, скорей свое отдаст. А у шарманщика какая политика? Одна труха… серьезно объясняет Ленька.
Динка возвращается домой, когда сумерки уже окутывают. Сад и беспокойство в доме переходит в отчаяние.
— Ди-на! Ди-на! — слышен неподалеку голос Кости.
— Диночка! Динка! — перекликается с ним дрожащий голосок Мышки.
— Лень! Выкопай мое платье под забором, где флажок, — притаившись в кустах, шепчет Динка.
Ленька выкапывает платье и прячет в ямку рваные отрепья ее нищенского наряда.
— Скорей! — шепчет он, скрываясь за деревьями. — Костя идет!
Девочка наскоро застегивает платье и, еле передвигая ноги, выходит из своего укрытия.
Костя бежит к ней, поднимает ее на руки.
— Где ты была? — с радостью и испугом спрашивает он.
— Я заблудилась… — бормочет Динка и, склонив нашего плечо голову, закрывает глаза.
Костя осторожно несет ее в дом; обрадованная Мышка бежит за ним, поддерживая свесившиеся ноги сестры и гладя ее платье.
В доме открыты все двери; везде пустота, и беспорядок…
Костя бережно кладет Динку на кровать.
— Она заснула, — шепотом говорит он Мышке и, словно боясь, чтобы девочка снова не исчезла, строго приказывает; — Посторожи тут, а я поищу маму!
Мышка в тревоге наклоняется над спящей сестрой.
— Ма-ри-на! Ау-у! Катя! Али-на! — выбежав за калитку, кричит Костя.
С берега Волги торопливо поднимается по тропинке Никич.
— Нашлась? — с одышкой спрашивает он.
— Нашлась! — радостно кивает Костя, и Никич бежит обратно, туда, где на берегу реки, расспрашивая всех встречных про девочку в беленьком платьице с голубыми горошинками, мечутся Марина и Катя.
От пристани, запыхавшись, торопится Лина; косынка ее сбилась набок, глаза заплаканы.
— Нашлась! Нашлась! — машет ей Костя. И уже три голоса, разбегаясь вокруг маленькой дачи, сливаются в один радостный крик:
— На-аш-лась!
Глава двадцать четвертая
ГОЛОС МАТЕРИНСКОЙ ТРЕВОГИ
Долго сидит Марина над своей дочкой. Динка спит в платье и, беспокойно ворочаясь, судорожно вздыхает во сне. Мышка приносит матери тазик с теплой водой. Марина кладет себе на колени маленькие пыльные ноги Динки и осторожно обтирает их влажной губкой. Зорким материнским глазом она сразу видит каждый сбитый пальчик, каждую царапину и темные, натруженные ступни девочки.
«Ходила… бегала… искала дорогу», — с глубокой жалостью думает она; наклонившись, вглядывается в распухшие от слез веки и утомленное лицо дочки. И тайный голос материнской тревоги проникает ей в сердце… Поднятые чердачками вверх капризные брови Динки кажутся ей скорбно-удивленными, а маленькая черточка у пухлых губ не по-детски горькой.
«Кто-нибудь обидел? Толкнул, накричал? Где она была? Почему ушла так далеко от дома? Одна ушла или с другими детьми? Куда? Зачем?» — мучительно гадает мать.
Есть такая игра в музыкальные поиски. Один из играющих осторожно входит в комнату и под звуки рояля ищет спрятанную вещь. Движения его то замедленны, то порывисты и неловки. Они вызывают веселые улыбки у присутствующих. «Слушай музыку!» — кричат в этих случаях маленьким детям. Когда играющий приближается к спрятанной вещи, музыка звучит громче; когда он отдаляется, музыка затихает. И чем дальше, отходит играющий от этой вещи, тем все тише и тише звучит музыка. Но вот он снова приближается к цели, и музыка ускоряет темп; он протягивает руку, и поиски завершаются победными аккордами…
Марина похожа на одного из играющих. Она ощупью входит в замкнутый мир своей девочки, она ищет причину, которая увела со дочку так далеко от дома. Она ищет те пути и тропинки, которые прошли, пробежали эти маленькие запыленные ножки. Она пытается понять горькую складочку у детских губ. Но не звуки рояля направляют ее мысли то в одну, то в другую сторону. Глубокий, таинственный голос материнской любви и тревоги ведет ее поиски.
Нет, не в лесу, не по мягкой траве ходила Динка. Она шла… долго шла по пыльной дороге… Куда она шла? С кем?
Короткие тройные вздохи вырываются из груди наплакавшейся Динки, и голос материнской тревоги звучит громче, словно приближает ее к цели.
«Обидел кто-то… сильно обидел, — догадывается мать. — А может, она испугалась чего-то, побежала… споткнулась, ушибла пальчик… потеряла дорогу… сильно плакала… Но сейчас она дома. Какое счастье, что она как-то добралась сама! Ведь наступали сумерки, вечер, ночь…»
И голос тревоги смолкает, он заглушается трепетной радостью, что заблудившаяся Динка не осталась ночью одна в лесу.
