Одри вздохнула и печально посмотрела на меня — так, что сердце сжалось, замерло, а потом заколотилось как бешеное.
— Вася! Ну как же я могу так сказать? Он виновен. Я это знаю. Я не буду врать. Я только не хочу, чтобы его… его…
По щекам Одри покатились слезы. Она уронила вязание и зарыдала.
— Не плачьте! Пожалуйста, не плачьте! — Я вытащил из кармана носовой платок — тьфу ты, проклятый адаптационный насморк. К счастью, кувшин с морсом стоял на кружевной белой салфетке. Я выдернул ее из-под кувшина и, встав перед Одри на колени (и четко понимая, что это один из самых, если не самый великий миг моей жизни) принялся вытирать ей слезы.
— Простите… простите меня… — Одри собралась с силами. — Я последнюю неделю стала такая дуреха… все реву, реву… Хотите морса? Сама делала.
Я выпил морса, чтобы ее порадовать и потому, что она сама его делала. Я стал убеждать ее признать Рене невиновным — чем вызвал новый шквал слез. Я снова вытирал ей слезы и даже начал лепетать нечто очень сомнительного свойства: если не получится спасти Рене, то я… чего я?
Я толком и сам не знал, чего. Да все, что угодно!
Спасла меня Таня. Она появилась на веранде и приветливо сказала:
— Добрый вечер Скью-ую-кью…
Кажется, они были раньше знакомы — потому что обменялись несколькими фразами на свистящем языке тироков. Потом Таня сказала:
— Нам надо возвращаться, Вася. Одри так расстроена, что вряд ли сможет чем-то вам помочь.
Уже когда мы садились во флаер, Одри выбежала из сада, трогательно прижимая к животу руки с вязанием. И громко крикнула:
— Спасите его, Вася! Прошу вас!
— Несчастная… — прошептала Таня, поднимая флаер с земли.
* * *
Весь вечер я провел в гостиничном номере, обложившись законами, подзаконными актами, уложениями, постановлениями, примечаниями, разъяснениями и комментариями.
Никакой лазейки не было.
По законам тироков преступление Рене каралось смертью.
Единственный шанс заключался в том, что нас судили по законам двиаров и Одри должна была вынести вердикт «виновен»-«невиновен». Но Одри свою позицию изложила ясно — значит, и этого шанса не было.
Уже за полночь я выкинул в мусорную корзину все распечатки, выключил планшет, откупорил припасенную в «дьюти-фри» бутыль виски и заказал в номер ведерко льда.
Законы не помогли. Значит, надо было включать мозги. Пусть не такие совершенные, как у тироков, но все-таки имеющиеся в наличии.
Камень преткновения — младе… да что я несу! Какой еще младенец! Эмбрион, зародыш. Но для тироков — пусть нам будет стыдно — это уже полноценное разумное существо…
А если все-таки убедить Одри сделать аборт? Какой-нибудь медикаментозный, быстрый… там же срок совсем небольшой…
Я подумал об этом еще несколько минут. И мне самому стало стыдно. И за себя, и за человечество. Что я вообще всерьез рассматриваю этот выход. Что отказываю будущему человеку… а человек ли он?
По гостиничному видеофону позвонил Тане. Та безропотно включила связь, продемонстрировав мне узенькую девичью постельку и выбившуюся из ночной сорочки высокую грудь. Деликатно прикрывая рот при зевках, она ответила на все мои вопросы.
Консультация меня ничем не утешила. Дите — эта самая предполагаемая Натали Легран — будет человеком. Даже без примеси тирокских чудо-генов.
Я извинился за звонок и пообещал больше ночью Таню не тревожить.
Итак — младенец неустраним. Он родится в свой срок.
Одри не переубедить. Рыдая от горя, она признает Рене виновным.
Судей не переспоришь, даже если и не хотят портить отношения с Землей. Спускать преступление Рене на тормозах — подрывать основы собственного общества.
Что же остается?
Закон есть закон… Суров закон, но это закон…
Я плеснул себе чистого вискаря, выпил залпом.
Как-то я неверно думаю.
Лучше так: закон — что дышло, куда повернул, туда и вышло.
Надо обратить против тироков саму основу их правосудия и морали. Надо… надо…
И тут меня осенило!
Идея была настолько неожиданной и при этом такой простой, что я подпрыгнул на месте и завопил от восторга.
Кажется, мы их переубедим.
Более того — мы их так переубедим, что и волки будут сыты, и овцы целы!
— Только для тебя, Одри, — прошептал я, глядя в окно, предположительно — в сторону побережья. — Только для тебя, родная… я спасу этого сукиного сына…
* * *
Есть миры, где суду и судебным процедурам придается огромное значение. Там строятся Дворцы правосудия, одежда судей преисполнена торжественной архаичности, слова приговора чеканны и звучны… Это, к примеру, Земля и Двиар.
Есть и такие, где общество старается словно бы спрятаться от печального факта судебной деятельности. Судей там выбирают на один раз и скрывают их имена — ибо судить, это не менее позорно, чем быть судимым. Здания, где идут заседания суда, строят на пустырях — а потом сжигают. Это, к примеру, Ханнт и Ритти-Ро.
А тироки к правосудию относились спокойно и нейтрально. По деловому. Нужен суд? Значит, он есть, аккурат между типографией и офисом транспортной конторы. Нужны судьи? Будет такая профессия, попрестижнее сантехника, но не такая уважаемая, как врач.
Поговорить с Рене мне позволили перед самым судебным заседанием. И даже приватности в этом не было никакой — тироки считают, что скрытничать могут только виновные.
Благоухая одеколоном «Нокте Рюа», одетый только в сандалии на босу ногу, я вошел в здание суда. Голые заседающие пупсы на судейской скамье и голые любопытствующие пупсы на скамьях для посетителей с любопытством изучали детали моей анатомии.
Хорошо хоть, было тепло.
Рене сидел в отгороженном решеткой уголке зала. Был он бодр, весел и жизнерадостен. При виде меня явно обрадовался и замахал рукой. Я покосился на судей — те кивнули, и я приблизился к подзащитному.
— Хочу сделать официальное заявление, — затараторил француз. — Я не требую от вас чудес и ни в чем вас не виню, месье Вася. Все, что я совершил, было поступком великой любви. Я пойду на смерть с высоко поднятой головой.
— Сдался? — мрачно спросил я.
— Да, месье. Если сможете, месье… Позаботьтесь об Одри?
Ох, с каким удовольствием я бы предоставил этого лягушатника его судьбе и позаботился об Одри!
— Я вас вытащу, — сказал я.
— Что? — Рене вытаращил глаза.
— Я вас вытащу. Только ответьте на один вопрос — вы ее любите?
Рене вдруг привстал и замахал руками, будто отгоняя рой назойливых пчел. Я оглянулся — в зал вошла Одри.
Обнаженная, конечно же.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
