колдун очнулся, зевнул и потянулся, как человек, пробуждающийся от естественного сна.
— Говори! — с превеликим волнением потребовали собравшиеся и закричали наперебой: — Что ты видел? Что слышал? Что сказала тебе змея обо мне? А обо мне?
— Я видел, я слышал, — ответил Мавово. — Моя змея говорит, что путешествие будет очень опасным. Шестеро погибнут от пули, копья или болезни. Другие получат ранения.
— Ох! — воскликнул один из охотников. — Но кто умрет и кто останется в живых? Об этом тебе змея не сказала?
— Да, конечно сказала. Но она велела мне держать язык за зубами, чтобы кто-нибудь из вас не струсил. Кроме того, она сказала мне, что первый, кто станет расспрашивать, будет в числе погибших. Ну, есть у кого вопросы? Задавайте, если хотите.
Странно, но никто ни о чем больше не спросил. Никогда я не видел людей, столь безразличных, во всяком случае внешне, к своему будущему. Все, казалось, были согласны со своей судьбой.
— Змея сказала мне еще кое-что, — продолжал Мавово. — Если среди вас есть трусливый шакал, который думает, что он в числе шести обреченных на смерть и собирается бежать от своей участи, то это бесполезно. Змея укажет мне его и научит, как поступить с ним.
Присутствующие хором заявили, что им в голову не приходило бросать Макумазана. Я убежден, что эти храбрые люди говорили правду и верили в гадание Мавово. Впрочем, обещанная гибель была еще далеко, и каждый из них надеялся попасть в число уцелевших. Кроме того, туземцы в те времена слишком часто видели смерть, чтобы бояться ее.
Один из зулусов предложил возвращать шиллинг, уплаченный за предсказание, ближайшим родственникам погибших.
— Зачем платить за то, что тебе предсказывают смерть? — недоумевал зулус. Это казалось ему бессмысленным.
Мавово отнесся к его словам с презрением. Воистину, у этих кафров странное мировоззрение.
— Ханс, твой костер там тоже есть? — шепотом спросил я.
— Нет, баас, — прошелестел он мне на ухо. — Баас считает меня дураком? Если мне суждено погибнуть, я погибну; если суждено выжить, я выживу. Зачем же мне платить шиллинг за то, что покажет время? Кроме того, Мавово берет шиллинги, всех пугает, но толком ничего не говорит. По-моему, это обман. Но вы, баас, и баас Вацела бояться не должны. Вы денег не платили, потому Мавово, хотя он и великий колдун, вам предсказывать не может, ведь его змея бесплатно не работает.
Это замечание казалось вздорным. Однако у меня мелькнула мысль, что ни одна цыганка не станет гадать, если ей не «позолотить ручку».
— Мне кажется, Квотермейн, — лениво начал Стивен, — раз наш друг Мавово знает так много, его, по совету Ханса, следует расспросить о Брате Джоне. Потом расскажете мне, ладно? Я хочу пойти посмотреть кое-что.
Я прошел через маленькие ворота в стене и изобразил удивление, как будто впервые увидел костерки.
— Что, Мавово, опять гадаешь? — спросил я. — Мало неприятностей колдовские обряды принесли тебе в стране зулусов?
— Это так, бабá, — ответил Мавово, звавший меня отцом, хотя был старше меня, — гадание уже стоило мне звания вождя, скота, двух жен и сына. Оно превратило меня в странника, который рад сопровождать некоего Макумазана в неведомые земли, где со мной может случиться многое и даже то, — многозначительно прибавил он, — что случается последним. Но дар есть дар, им надо пользоваться. У тебя, баба́, есть дар стрелять. Разве ты перестанешь стрелять? У тебя есть дар странствовать. Ты перестанешь странствовать? — Мавово взял опаленное перо из кучки, лежавшей около него, и внимательно его осмотрел. — У меня острый слух, баба́, слова доносятся до меня по воздуху. Тебе, кажется, сказали, что мы, бедные кафрские колдуны, не можем предсказывать правильно, если нам не заплатят? Это, пожалуй, правда. Но в колдуне сидит змея, она прыгает над камнем, заслоняющим настоящее, и видит тропинку, которая бежит по горам, по долам, пока не скроется в небесах. Так, на этом пере, опаленном волшебным огнем, я вижу твое будущее, о мой отец Макумазан! Путь твой дальний, очень дальний. — Мавово провел пальцем по всему перу. — Вот странствие, — он смахнул обуглившееся волокно, — вот еще одно, еще и еще, — он убирал одно обуглившееся волоконце за другим. — Вот очень удачный поход, он обогатит тебя. Вот еще одно удивительное странствие, в котором ты увидишь диковинные вещи и встретишь странный народ. Потом… — Он так сильно дунул на перо, что все обуглившиеся волоконца — бородки, как называет их Брат Джон, — осыпались. — Потом останется только шест, из тех, что некоторые люди моего племени втыкают в могилы и называют столбами воспоминаний. О мой отец, ты умрешь в далекой земле, но оставишь после себя великую память, которая проживет сотни лет. Ибо смотри, как крепко это перо, как мало повредил его огонь. Остальные перья — другая история, — прибавил он.
— Да, наверное, — отозвался я. — Будь добр, Мавово, перестань гадать для меня, ведь мне совершенно неинтересно, что со мной станет. Я живу сегодняшним днем и не желаю заглядывать в будущее. В нашей священной книге сказано: «…Довольно для каждого дня своей заботы»[297].
— Да, Макумазан, это хорошее изречение. Некоторые из твоих охотников теперь тоже думают так, хотя час тому назад они совали мне свои шиллинги, чтобы я предсказал им будущее. Ты тоже что-то хочешь узнать. Ведь ты прошел через эти ворота не для того, чтобы потчевать меня мудростью своей священной книги. В чем дело, баба́? Говори скорее, ибо моя змея теряет силу. Она хочет вернуться в свою нору, в потусторонний мир.
— Хорошо, — смущенно ответил я, ибо Мавово обладал необыкновенной способностью угадывать тайные побуждения, — мне хотелось бы знать, что сталось с длиннобородым белым человеком, которого вы, туземцы, называете Догитой. Он должен был ждать здесь, чтобы отправиться вместе с нами в это странствие. Он обещал быть нашим проводником, но мы не можем его найти. Где он и почему его здесь нет?
— Нет ли у тебя, Макумазан, чего-нибудь, принадлежащего Догите?
— Нет, — ответил я, — но постой…
