— Смотрите, Лиза, совсем индейский вигвам, но крытый брезентом!
— Неужели брезентом? — озабоченно сказала Лиза. — А не оленьими кожами? Как жаль!
Они обошли кругом вежу. Снизу ее окружал валик из дерна. Брезентовая покрышка натянута на тонкие березовые жерди, как зонтик на спицы. Вверху, где жерди скрещивались, было дымовое отверстие.
— Войдем?
— Спросим… Можно войти? — тоненько спросила Лиза.
Изнутри откинули брезентовую полу. Показалась женская голова:
— Проходите.
Свет падал сверху, освещая оленьи шкуры, большой самовар на земле, черный крюк, подвешенный над очагом. Пахло свежими березами.
— Хорошо как! — сказала Лиза, осматриваясь. — Я думала: как жить в веже? А пожалуй, пожила бы с удовольствием, комаров и мошки нет, прохладно… — Она присела у очага.
Две девочки, взявшись за руки, подошли к ней.
— По-русски знаете? — спросила Лиза ту, что постарше.
Девочка покачала головой и спряталась за другую.
— Не умеешь? Вот беда! А вы говорите? — спросила Лиза женщину.
— Мал-мало умею.
— Надо мне по-лопарски учиться. Это как по-вашему? — Лиза показала на свое платье. Девочка подвинулась ближе, рассматривая Лизу. Она еще раз спросила, и женщина засмеялась:
— Ну учи, учи…
Лиза выговаривала незнакомые звуки, девочки смотрели, раскрыв рот. Потом засмеялись. Лиза указывала предмет, они сначала шепотом, потом звонко, раньше матери называли его. Лиза следила за их губами, старательно выговаривала. Они смеялись, качали головами, опять и опять повторяли. Это становилось увлекательным: научить говорить. Перебивая друг друга, девочки показывали пальцами на вещи, называли их. Покатывались от смеха, когда Лиза неверно произносила. Лиза достала записную книжку, записывала.
Девочка побольше подошла и взяла Лизу за руку, чтобы удобнее показывать ей вещи. Уже много слов накопилось в Лизиной книжке.
Федя вышел, сел на пенек рисовать вежу.
— Лиза! — позвал он. Лиза, а за ней обе девочки вышли. Девочки посмотрели на рисунок, по-птичьи защебетали тоненькими голосами, показывая измазанными пальчиками то на рисунок, то на вежу.
Побежали за матерью. Она вышла, улыбаясь и покачивая головой. Федя быстро нарисовал около вежи фигуру человека и лежащей собаки. Восхитились и мать и девочки. Не уставая, смотрели, как он срисовывал берестяной туес с узорами, корзинку для рыбы, люльку, обтянутую оленьей кожей. Лиза записывала названия, девочки приносили вещи, ставили перед Федей и жадно ждали: как возникнет она на бумаге? Наконец Федя устал.
— Довольно, Лиза, пожалуй, на сегодня? — спросил он.
— Достаточно. Для первого раза — очень хорошо, — согласилась Лиза. Они простились с хозяевами, пообещав завтра прийти.
С утра шел дождь. Мы сидели в светелке, разбирая свои записи.
— Две семьи лопарей на троих этнографов — мало! — мрачно сказала Лиза. — И неизвестно, когда прикочуют остальные к Вороньей реке.
— Может, дожди задержали? — предположил Федя, отрываясь от плана стойбища, который он чертил.
— Тяготит безделье, теряем время! — Лиза сердито поправила очки.
— Можно заниматься языком, что мы и делаем, — спокойно ответил Федя. — Как ваши лингвистические записи, Нина? — спросил он меня.
— Она увлекается сказами Бориса Ивановича, ей не до лопарей, — укорила Лиза.
— Лиза! Почему поморы менее интересны, чем лопари, хотела бы я знать?
— Потому, что мы ехали изучать лопарей.
— А приехали к поморам! — смеясь, ответила я.
— Тем хуже. Не выполняем задания. Ты мало озабочена этим?
Я писала в дневнике: «Лиза считает легкомыслием мой интерес к русскому фольклору. Но не лучше ли начать с изучения своего народа? Когда я слушаю старины Бориса Ивановича — я чувствую себя капелькой потока. Словно я знала всегда и этот глуховатый голос, и мерно повторяющийся ритм, и встающие образы.
Как Олеша знает про виноград, если он никогда его не видел. Это живет памятью рода. Поэтому, начав с изучения родного народа, больше научишься видеть, чем изучая чужой. Лиза считает обязательным заниматься лопарями, а мне хочется охватить всю страну…»
— Лиза! — позвала я. — Как быть, если любопытство одолевает? Любопытство ко всему на свете! И — сразу!
— Настоящий исследователь должен начинать с небольшого вопроса, овладеть им, а потом — расширять круг интересов, — спокойно сказал Федя. Поглядел ясными голубыми глазами.
— Я, должно быть, не исследователь, а просто бродяга! Хочется обежать всю страну! Посмотреть: что? где? как?
— И ничего не сделать — да? — резко сказала Лиза.
— Я записала шесть былин и восемь песен. Хотите — прочту?
Они не успели ответить: в море взвыла сирена.
— Пароход, — сказал Федя.
— Почта, — закричала я, — идем скорее!
Опять Егор
— Вошел, вошел в губу пароход! — кричал снизу Олешин голос.
Жители поселка бежали к берегу.
Пароход, дымя белой высокой трубой, плавно прошел на середину губы и остановился. Загрохотала якорная цепь. Карбасы отошли с берега к пароходу. Рыбаки кричали и махали шапками.
Первый карбас пришвартовался. По палубе забегали: стали спускать тюки, сходили и садились в карбас люди. Следующий карбас уже покачивался рядом. Суда подходили один за другим: шла разгрузка.
Первый карбас подошел к берегу. Люди выскочили на камни.
— Почта! — указала Лиза на толстую кожаную суму. — Сейчас понесут в сельсовет. Идем!
— Смотрите, честное слово, это Егор Спиридонов! — удивилась я, указывая на высокого парня. — Как он сюда попал?
— Тот, что выступал на докладе Барченко? — спросил Федя.
Я еще не рассказала о докладе, на котором была в исполкоме, когда приехали Федя и Лиза. А рассказать, пожалуй, стоит. Я была на докладе. Федя решил тоже послушать и разыскать меня. Он поднялся на второй этаж. Из открытой двери вытекала плотная струя табачного дыма. В нее упирался солнечный луч. В темноватой комнате сидели люди. Куренье казалось их основной обязанностью. Физик не сразу рассмотрел меня, наконец увидел, но я смотрела на помост. На шершавых досках помоста, рядом со столом президиума, у рыжей кафедры толстый седой человек указывал на карту Лапландии.
— Датировка геологических пород определяет древность этих изображений примерно в две тысячи лет до нашей эры. Значит, культура создалась здесь раньше, чем в Греции, — говорил он бархатным голосом. — Легенды о древней северной культуре известны давно: сюда приходили скандинавы. Может быть, правильнее сказать: отсюда они вышли. У нас еще нет достаточных данных, чтобы утверждать, но есть основания предполагать… — он провел рукой по воздуху, — что Лапландия является столь же древним очагом культуры, как Малая Азия. — Толстый человек обеими руками поднял черные роговые очки, откинулся назад и положил на кафедру полные, в перемычках, руки. Серебрились волосы серебристым бобром. — Товарищи! — он медленно обвел глазами скамьи. — Задача советской науки найти и изучить эту древнюю культуру!
Брови его поднялись.
— Мы должны обследовать древние памятники, указать, чем была Лапландия, и найти пути новой социалистической культуры, — брови опустились, ставя точку.
Люди на скамьях курили махорку и ждали дальнейшего. Председатель, завороженный плавностью речи, не спускал глаз с докладчика. Худой сероглазый парень в президиуме прицелился в докладчика блестящими глазами, ноздри его подпрыгивали. Он быстро глянул на меня, на минуту смягчилось лицо, и опять насторожился. Недоумевая, оценивал слышанное: взгляды докладчика были неожиданны и головокружительны.
Александр Семенович Барченко был опытен, умело вел аудиторию. Плыла волна слов, звучных, убедительных, не совсем понятных. Непонятность казалась понятной его убедительной ясностью и сердечной открытостью. Барченко, стоя на солидных ногах, опирался о кафедру. Солидностью веяло от пышных волос. Он немного покачивался от солидности. Председатель смотрел на него, не отводя глаз. А сероглазому парню докладчик не нравился. Барченко это заметил, понял, что надо переходить к конкретному.
— Облисполкому, я полагаю, надо взять в руки инициативу по изучению местного края. Важность этого я постарался выяснить в докладе. Ваше дело, товарищи, решить: сможете ли вы, в добром вашем желании я не сомневаюсь, найдете ли средства помочь советской науке? Затраты на экспедицию невелики, на предварительное обследование мне и моим двум помощникам, я полагаю, будет достаточно 50 червонцев. Мы дойдем до Ловозера и, обследовав древние памятники, дадим общий очерк. — Барченко снял очки, скрестил их черные ножки, и положил их на кафедру. Обвел взором комнату. На скамьях покашливали. Сероглазый, в президиуме, прицеливался. Председатель оглядел скамьи:
