недалеко, на всякий случай, стоит танк. Было понятно, что вероятность выгребать тебя из-под завалов очень высока.
– И что, ты на глазах агента Дно погрузил меня в тачку и покатил?
– Агенту Дно и всем остальным действующим лицам было уже не до тебя, когда пьяная молодежь влезла в танк.
– И ты вез меня в этой тачке до самого центра города?
– Да, ровно три тысячи восемьсот девяносто шагов.
– И никто не обратил на это внимания?
– Я накрыл тебя своим плащом. К тому же, я уже давно овеян славой городского сумасшедшего, и что я там везу в этой тачке, мало кого волнует. Хоть здесь пока терпят.
– С какой стати?
– С прошлых заслуг, – ответил старик и махнул рукой. – Жизнь у меня долгая.
– И развеселая, – я злорадно покачал головой.
Мученик прищурил глаза и посмотрел так, словно заглянул в самую душу. Впрочем, ему и не нужно было туда смотреть, потому что он прекрасно знал все, что у меня там происходило, знал по собственному опыту. Раздражение мое, возможно, на фоне осознания трагедии, разыгравшейся в трущобах, перешло в ненависть, которую я испытывал сейчас к нему. Смотрел на него, на его морщинистое лицо с седой бородой, на эти седые патлы, выбивающиеся из-под красного платка, на грязные руки с желтыми ногтями, на эту покореженную кружку в этих руках, на этот черный плащ, как у монаха или чародея из фильмов, на этот посох, прислоненный к стене, и ненавидел в нем все.
– Черт бы тебя побрал, старый льстец, как же ты мне омерзителен, – процедил я сквозь зубы.
– Знаю, – ответил он и опустил взгляд. – И знаю, почему.
– Заткнись, и даже не вздумай, – я покачал головой. – Даже не вздумай сравнивать себя со мной. Даже не вздумай проецировать свою продажную душонку на меня.
– Я и не думал. Это ты думаешь.
– Если бы не нога, не остался бы здесь и минуты.
– Ради бога, – он указал на свой посох. – Как-нибудь доковыляешь, – он допил свой ром и отвратительно причмокнул. – Вот только идти тебе некуда.
– Мне есть куда идти, – сказал я, и, опираясь левой рукой на стену, попробовал встать. Стоило мне перенести на травмированную ногу часть веса, как тут же в ней вспыхнула боль настолько нестерпимая, что о попытках дойти хоть до двери и говорить не стоило.
– Что, думал, что ты неуязвим? Так? – усмехнулся Мученик.
Я вновь опустился на свою лежанку и презрительно посмотрел на него.
– А разве я не должен был погибнуть вместо тех тридцати семи человек? Разве не в этом шутка, а, прихлебатель ты проклятый? Ты ведь во всех этих вещах разбираешься как никто лучше.
– Пока что шутка еще как раз в этом, – ответил он. – Но как долго ты будешь способен доставлять веселье – этого я тебе сказать не могу. Могу только уверить: нет никакой гарантии, что еще завтра ты будешь жить. Ты ведь просто комар, жужжащий над ухом, ты хоть это понимаешь? Сколько ты готов терпеть комара, который жужжит над твоим ухом, и которого ты можешь прихлопнуть одним движением? Шесть секунд? Семь? Сколько можешь смотреть на смешного жучка, забравшегося на твою подушку? Сколько будешь удивляться неожиданному таракану на своей кухне, прежде чем раздавить его? Почему же ты решил, что ты так оригинален, что тебя станут терпеть дольше шести или семи дней? Кто это тебе сказал, а?
Я молчал, глядя на него с беспомощной ненавистью. Мученик рассмеялся своим злорадным смехом, прекрасно понимая свою правоту, встал и, забрав из угла бутылку рома, налил себе и добавил мне, после чего вновь вернулся на свой стул.
– Гордыня тебе это сказала, – продолжил он. – Избранным себя чувствуешь. А я знаю одного, который уже на третий день выдохся, и стал скучным; на четвертый день молния ударила дважды в одно и то же место. Другого знал, которому через месяц ворона в поле глаза выклевала. Третьего знал, который сидит пожизненный срок в одиночной камере – вот его сцена теперь, на которой он еще чего-то стоит. Ну, а ты? Готов ты к таким поворотам?
– Я вчера знал, чувствовал железную уверенность, что ничего со мной не случится, – прошептал я и выпил свой ром залпом.
– А сейчас? – спросил Мученик и кивком указал на мою ногу.
Я не ответил на этот вопрос, потому что этой уверенности больше не было. И я знал, почему она была вчера. Для того чтобы я не сорвал этот грандиозный спектакль бездумной и бесчеловечной жестокости. Эта вчерашняя уверенность была иллюзией, фантомом. Она была подачкой, которой мне одурманили голову и заставили выступить на сцене, уверив, что профессиональные каскадеры где надо подстрахуют.
– И что?! – воскликнул я и сглотнул. – Что ты предлагаешь? Пресмыкаться как и ты? Я ведь знаю! Я вижу, что ты безмерно счастлив, и не можешь уже представить себе иной жизни. Ты в грязи ползешь и целуешь эту грязь! Ты влюблен в То, на Что восстал когда-то, и Что грозился разрушить! И что теперь? Ты, тот, которого я презираю за его малодушие, будешь учить меня своей науке? Ты у нас интересная игрушка значит, которой не наигрались еще за пятьдесят лет? Так ты себя утешаешь?! Так?!
– Нет, – ответил он, вновь прямо посмотрев мне в лицо. – Ничем я себя уже не утешаю и не обманываю. Этим сейчас занят как раз ты. Потому и злишься, что уже и сам начинаешь чувствовать эту влюбленность, которая с годами перерастет в единственную любовь. И не слепота, не одиночная камера ее уже не сломят. Можешь презирать меня, можешь насмехаться, но что толку, если от себя ты все равно не убежишь. Не убежишь, Беспомощный, нет.
– Тридцать семь человек погибло! – вскричал я и ударил кулаками по матрасу. – Тридцать семь человек! Ты это понимаешь?!
– Тогда прекрати все это.
– Как?!
– Перестань просить играть тобой!
– Этого просишь ты!
– Этого просят все в своей гордыне, стоит только добраться до Необходимости! Покорись и забудь все это как страшный сон. Начни собирать марки или виниловые пластинки! Ходи в спортзал три раза в неделю. Найди любимый паб и проводи там каждый вечер пятницы. Дважды в год летай на отдых и работай не покладая рук в предвкушении того, как будешь нежиться на пляже и потягивать через соломинку коктейль. Болей за любимый футбольный клуб и следи за новинками в мире кино. Трать деньги и чувствуй радость от покупок. Закрой кредитную карту и поклянись, что больше никогда не станешь жертвой этих афер. Влюбись! Влюбись до головокружения! Влюбись, чтобы дыхание
