«Ричард поднял голову, чтобы разглядеть церковь; силуэт шпиля казался изломанным на фоне россыпи освещенных окон нового жилого дома по Седьмой Авеню.
— Бедная церковь, — сказал он, — в таком городе шпиль с трудом выдерживает позиции самого высокого сооружения»[351].
Истины, ответы на насущные вопросы жизни личность ищет не в вечном, а во временном. Человек оказывается заложником мирской мудрости, здравого смысла, коллективного разума. Из индивидуальности он превращается в человека стереотипного, человека толпы: спасатель (рассказ «Спасатель»), сидящий в кресле, возвышающемся над пляжем, где загорает огромная масса людей, не может разглядеть среди них подлинной личности.
Человек попадает в рабство собственного «я», эгоистических и в то же время стереотипных желаний. Отчуждаясь от Бога, от предметов, сакральную сущность которых они не распознают, люди вместе с этим отчуждаются от почвы, земли, на которой они выросли, и, что самое существенное, друг от друга. Связи между ними оказываются механистическими, поверхностными, рациональными и легко могут быть нарушены. Именно поэтому Апдайк в своих произведениях, в частности, в некоторых рассказах («Дорогой Александрос!», «Снегопад в Гринвич-Виллидж», «Четыре стороны медали», «Номер на двоих в Риме») разрабатывает тему разрыва семейных связей и адюльтера.
Почти каждый из героев Апдайка осознает или, по крайней мере, интуитивно чувствует этот процесс распада, затрагивающий ядро его личности, и стремится преодолеть отчуждение от мира, поборов гордыню, причину этого отчуждения. Для многих возможным убежищем оказываются так называемые «общечеловеческие ценности», нормы христианской этики, которые, вне всякого сомнения, являются отражением божественной мудрости. Следуя этим ценностям, стоящим над ним самим, человек, несомненно, возвышается над обыденным, меркантильным, над своими примитивными желаниями. Ричард, персонаж рассказа «Снегопад в Гринвич-Виллидж», молчаливо отвергает Ребекку, пытающуюся его соблазнить, и сохраняет верность своей жене. Аллегорической подсказкой герою, как себя вести, становится в рассказе снег, изображенный (вопреки традиции видеть в нем символ смерти) как божественное знамение. Общее, этика как отголосок вечного, торжествует над единичным и преходящим. Одухотворенная любовь к Джоане блокирует примитивное чувственное влечение, готовое вот-вот проснуться.
Казалось бы, путь найден. Личность, преодолевая свою уникальность, стремясь к общему (этике), обретает подлинную индивидуальность. И все же этот путь оказывается недостаточным, и апдайковских героев здесь подстерегает масса разочарований. Следование этическим императивам не только возвышает человека над происходящим, но и дистанцирует его от реального мира. Этика не соответствует миру обычных вещей, миру животных и даже естественному поведению человека. Здесь открывается извечный конфликт телесного и духовного. С особенной ясностью он артикулирован Апдайком в рассказе «Четыре стороны медали». Тристан, персонаж этого рассказа, отказывается от любви и подчиняет свое чувство долгу, т. е. ставит общее выше единичного. Но следование этическому императиву не приносит покоя, как в случае с Ричардом из рассказа «Снегопад в Гринвич-Виллидж», а, напротив, вносит еще большее смятение в его жизнь и жизнь связанных с ним людей — обеих Изольд и короля Марка. Конфликт оказывается неразрешенным. Единичное, чувственное беспардонно отрицает общее, духовное.
Выход из этого тупика почти невозможен. Солидаризируясь с общим, человек склонен становиться на путь отрицания единичного. В окружающем мире индивидуум видит безразличие по отношению ко всему человеческому, к добру и злу. Мир выглядит абсурдным, непостижимым, не подчиняющимся общечеловеческим ценностям, таким, каким он виделся Дж. Сэлинджеру. Пребывание на стороне реальности, на стороне неэтичных вещей, греховно. Но, с точки зрения Апдайка, не менее греховно для человека пытаться встать над природой, осудить ее и противопоставить ее бездуховной материальности собственное духовное совершенство. И здесь герои Апдайка оказывается заложниками того же самого парадокса, который стремился разрешить сэлинджеровский Зуи. Отвергнуть мир — значит впадать в грех гордыни. Так, в рассказе «Доктора и доктрины» Бертон с ужасом убеждается, что все предметы, окружающие его, доказывают тщетность теорий, пытающихся объяснить действительность (примирить ее с человеком) и тем самым отрицают существование Бога. Герой замечает, что эти вещи живут какой-то своей жизнью, в напряженной борьбе, не имеющей отношения к духовным устремлениям человека[352]. Ощущение вещей как таковых, их вопиющей бездуховности заставляет священника сомневаться в собственной вере: «В тот день — возможно, из-за предстоящего визита к стоматологу, да еще в чужой стране — он с раннего утра ощущал козни дьявола. К теплому, уютному запаху постели примешивалось сомнение; оно капало с холодных охристых стен скромного жилища, проникало даже в сновидения. Безмолвных свидетелей тщеты, которая шла вразрез с надеждами и доктринами, оказалось немало: домашние тапки, махровый халат, отражение в зеркале и, конечно, книги — тома в черных и коричневых переплетах…»[353]
В свою очередь, докторша из одноименного рассказа сетует на неблагодарность и нецивилизованность коренных жителей острова, где ей приходится жить, и называет их «низшими существами». Единственной виной этих людей является то, что они более близки к природе, чем европейцы или американцы. Собственно, они и есть сама природа, и потому их образ жизни противоречит рациональным и этическим представлениям христиан. Считать его неправедным, а островитян — низшими существами, значит проявлять гордыню.
Те, кто подталкивает человека к этому греху, пытаясь внушить ему мысль о несовершенстве действительности, о ее враждебности по отношению к людям, о необходимости ее презирать, всегда в рассказах Апдайка ассоциируются с силой тьмы. Так, в роли дьявола-искусителя оказывается докторша. Она пугает Ральфа сначала акулами, затем туземцами, которые якобы злословят о его жене, и почти добивается своей цели: Ральф мысленно произносит слова, в которых можно уловить ироническое презрение к людям с другим цветом кожи и гордость за свою расу. Внешний облик докторши, напоминающей монстра, резко контрастирует с окружающим ее умиротворяющим пейзажем и подчеркивает ее инфернальность.
Другого героя Апдайка, учителя литературы Марка из рассказа «Завтра, завтра, завтра и так далее» безразличием и враждебностью мира искушает его коллега Странк. Он пытается заставить Марка поверить, что записка, в которой девочка признается Марку в любви, всего лишь злобный розыгрыш. Марк называет Странка «падшим ангелом», тем самым неосознанно подчеркивая его связь с Сатаной. Демонизированный персонаж разрушает то иррациональное единство с миром (с людьми), которое почувствовал Марк. Он косвенным образом заставляет учителя литературы пренебречь интуитивным опытом и обратиться к доводам рассудка. Но рассудочные схемы, которыми оперирует Странк, демоничны, ибо они по своей природе противоречат божественной мудрости, характеру действительности, заключая человека в тюрьму его собственного «я».
Апдайк приводит нас к мысли, что окружающая действительность кажется враждебной и безразличной только тому, кто ослеплен греховной гордыней и пытается противопоставить себя миру. Именно так ведет себя Чарли, персонаж рассказа «Крокодилы». Даже его любовь оказывается разновидностью отрицания действительности. Парадокс заключается в том, что Чарли, испытывая неприязнь к своим товарищам, стремится во что бы то ни стало войти в их круг, стать частью их мира. Его желание неразрывно связано с неприятием мира, бессмысленного с его точки зрения и не соответствующего его личности. Субъекту легче противостоять миру, когда он действительно пребывает в лоне общего и принимает общепринятые правила существования.
Если Чарли требуется опора в противостоянии реальности, то Алену, главному герою рассказа «Полет», она не нужна. Он готов признать безразличие и враждебность действительности и стоически противостоять ей, не прибегая к этике и религии, а полагаясь на себя. Но смелость отрицания Бога в данном случае оказывается иллюзорной. Атеизм — завуалированная форма общего, этический императив, своего рода негативная религия, которую разделяют миллионы людей (рассказ «Полет»). Атеист никак не может быть одиноким, и его бунт — всего лишь очередное стремление закрыться от реальности.
Итак, личность неизбежно оказывается заложницей греховного, слишком человеческого. Даже в том случае, если она неукоснительно следует этическим императивам: этика для Апдайка — порождение не божественного разума, а человеческого, который является очень ненадежным советчиком. В поисках выхода из возникшей парадоксальной ситуации Апдайк обращается к датскому философу Серену Кьеркегору (его имя упоминается в рассказе «Спасатель»). Вслед за ним Апдайк признает ограниченность общего и одновременно утверждает абсурдность Бога, его непостижимость. В свою очередь, мир как воплощение божественного замысла оказывается непостижимым, неизмеримым человеческим разумом. Значит ли это, что личность по-сартровски предоставлена самой себе и на себя только может уповать, прокладывая путь в окружающей пустоте? Безусловно, нет. Опираясь на идеи Кьеркегора, Апдайк полагает, что человек обретает «я» только через веру, абсурдную в своем основании. Он возвращается к собственной единичности — но это особого рода единичность, омытая общим и пребывающая над ним. Речь идет о личности, вырвавшейся из тисков рассудка и человеческой этики и принявшей божественный замысел во всей его иррациональности. Человек осознает себя не высшей формой жизни, а одной из многочисленных уникальных форм, в которых жизнь, энергия, заложенная в мире, находит свое воплощение. Однако от других форм жизни человека отличает именно осознание себя и возможность выбора — правда, предельно ограниченная. Принять божественную волю, сколь бы абсурдной она ни казалась, значит (подобно кьеркегоровскому Аврааму, решившемуся выполнить волю Бога — убить сына) достичь подлинного смирения. Это смирение означает возможность преодоления ограниченности своего «я», постоянную открытость новому, невообразимому. Оно заставляет человека не оценивать вещи, явления, а безоговорочно принимать их, распознавая в каждом из них божественную волю, чудо творения. Оглядываясь окрест себя, индивид видит, что мир — не формула, выведенная сознанием, и не круговерть безразличных человеку тел. Мир — это бесконечное разнообразие независимых форм, каждая из которых уникальна. События и вещи, которые часто кажутся незначительными, запоминаются человеком в отличие от других, на первый взгляд более важных, — ибо в них, как выясняется, жизненная сила являет себя в своем предельном выражении, как, например, в присланных в знак благодарности цветах (рассказ «Лучший час его жизни»).
