Немного помолчав, он добавил:
– Как бы то ни было, у тебя нет выбора.
– И вы не выдадите меня римлянам?
– Поскольку ты нам помогаешь, мы пренебрежем собственными интересами. Не бойся, мы не ведем двойную игру.
Иуда напряженно думал.
– Ты ошибаешься, – заговорил Каиафа, – если полагаешь, что речь идет о сделке: твоя свобода против предательства. Речь идет о спасении Израиля.
Иуда, казалось, удивился.
– Мы хотим, чтобы ты все правильно понял, – сказал Годолия. – Человек, от которого необходимо избавиться, – вовсе не глашатай Израиля. Если на него и была возложена особая миссия, он не выполнил ее. У него были ученики, но он их растерял. Если он придет сюда на Пасху и начнет произносить речи, которые ты уже слышал, речи о необходимости быть съеденным, он опорочит не только себя, но саму идею Мессии. Мы не можем с этим смириться. Да ты и сам не смирился с этим.
Если бы мы были такими коварными, как ты думал еще несколько минут назад, – продолжал Годолия, придав своему лицу искреннее выражение и встав против Иуды, – мы не стали бы предпринимать никаких мер. Пусть приходит, обращается к толпе, пусть говорит, что его плоть есть хлеб вечной жизни. И тогда он за несколько часов лишится всей той власти, на завоевание которой потратил три года. Правда, его могут побить камнями!
Иуда кивнул, и стало очевидно, что он колеблется.
– Предположим, Иисус прибегнет к хитрости и воздержится от подобных речей. Однако он все равно взбудоражит толпу и вызовет беспорядки. Иными словами, ничего не изменится. Ведь тебе, Иуда, хорошо известно, он теперь считает себя погибшим, вернее, жертвой. Иначе зачем он сравнивает себя с ягненком, которого приносят в жертву на алтаре? Повторяю: мы не можем допустить, чтобы столь героическая личность, как Мессия, подверглась осмеянию. Ни один иудей этого не допустит. Сейчас, когда ты обрел ясность мысли, ты сам понимаешь, насколько пагубна деятельность этого человека.
Иуда вновь кивнул. Но уже более убежденно.
– Очень хорошо понимаю, – хрипло сказал он.
– Ты свободен, – сказал Каиафа.
Иуда направился к двери.
– Иуда! – окликнул его Годолия.
Иуда обернулся. Годолия держал в руках кошелек.
– Чтобы собрать людей, тебе понадобятся деньги. Возьми. Тридцать серебряных динариев. Этого должно хватить.
– Это слишком много, – сказал Иуда.
– Они тебе понадобятся.
Годолия дошел вместе с Иудой до двери, сказал охранникам, что тот свободен, и плотно закрыл дверь.
– Ну, что ты думаешь? – спросил Каиафа, теребя бороду.
– Дело сделано.
– Я все спрашиваю себя, не был бы тот, другой, Фома, более искусным вербовщиком? – задумчиво произнес Каиафа.
– Неужели мы хотим погрязнуть в философских спорах относительно определения Мессии? – удивился Годолия.
– Теперь надо приготовиться к встрече с Пилатом, – сказал Каиафа.
Первосвященник встал и направился к двери, которую Годолия распахнул перед ним. Там Каиафу поджидали два левита и доктор Закона – необходимо было рассмотреть сложный случаи: вольноотпущенник, ставший богаче своего прежнего хозяина, предлагал крупную сумму, чтобы тот разрешил ему жениться на своей дочери.
– Завтра, – отрывисто бросил Каиафа, торопившийся скрыться в своих покоях.
Он так резко перебросил накидку через плечо, что золотые кисточки, украшавшие кайму, заколыхались, словно молчаливые колокола.
Глава XXII
Ученики уходят и приходят
Когда занялся рассвет, они уже шли по дороге, ведущей в Тивериаду. Ноги нестерпимо болели, и, хотя до сих пор было довольно прохладно, безжалостное солнце начинало припекать. Они присели под уже цветущим сливовым деревом. Симон-Петр развязал узелок, собранный его женой, и разложил содержимое в тени. Хлеб, сваренные вкрутую яйца, сыр и маслины. Он, сгорая от нетерпения, чуть повернулся к Андрею. Андрей развязал свою переметную суму и вынул птицу и большой бурдюк вина, который протянул брату.
Ведь Андрей вернулся.
– Господи, Отец наш, благослови эту пищу, – произнес Иисус.
Он преломил хлеб движением, ставшим привычным для тех, кто столько раз делил с ним трапезу: сомкнув большие пальцы наверху, но не вдавливая их в хлеб, как это делали другие, Иисус делил кусок на части, энергично вращая запястьями. Симон-Петр, Андреи и Иоанн взяли по куску и задумчиво, словно пребывая в затруднении, держали хлеб в руках. После того как они взяли птицу, яйца, сыр и маслины, они снова замялись, ожидая, когда Иисус надкусит свой хлеб, и только потом вонзили зубы в свои куски. Жевали они осторожно, будто боялись, что какой-нибудь камешек попадет им на зуб.
– Симон-Петр сильно тебя ругал? – спросил Иисус у Андрея.
Андрей перестал жевать и опустил глаза.
– Да, – буркнул он.
Симон-Петр смутился.
– И что же он сказал такое, из-за чего ты переменил мнение и вновь присоединился к нам?
– Что ты Мессия, а мы не в состоянии понять все, что говорит посланец Бога, – ответил Андрей, – и что уже не в первый раз мы с трудом постигаем то, что ты говоришь. И что не следует понимать твои слова буквально. Или надо? – вдруг осмелев, спросил Андрей.
– Если ты спрашиваешь меня, должен ли ты есть мои члены, – сказал Иисус, – я отвечаю: нет.
Андрей облегченно вздохнул.
– Но слова, Андрей, говорят больше, чем слова. Хлеб – это не только размолотое и испеченное зерно. Зерно произрастает из земли, а земля есть не что иное, как огромная могила. Когда ты ешь хлеб, ты также ешь субстанцию прошлых поколений.
Андрей стал жевать еще более осторожно.
– Но ты, ты умрешь на земле или нет? – спросил он.
– Один Отец знает об этом, – ответил Иисус. – И все же я должен умереть, чтобы эта земля возродилась.
Андрей встрепенулся и судорожно схватил бурдюк. Иисус повернулся к Иоанну. Сейчас следовало обратиться к тому, кого он часто по-дружески называл «дитя», поскольку Иоанн был намного моложе других учеников. Иисус неожиданно вздрогнул, словно увидел Иоанна после долгой разлуки. Горевшие нетерпением, вопрошающие глаза Иоанна встретили его взгляд, однако Иисус не произнес ни слова. Солнечные лучи, просачивавшиеся сквозь листву, высвечивали на лице Иоанна изменения более глубокие, чем те, которые обычно происходят в период от пятнадцати до семнадцати лет. Лучи зажгли хрустальные капельки на едва пробивающейся бороде, высветили глазницы, подчеркнули тонкие линии, спускавшиеся от ноздрей к уголкам рта, – одним словом, открыли решительное лицо, на котором не было и следа неуверенности, что размывала черты стольких лиц. Суровое лицо, будто выточенное. Растерявшийся Иисус вздохнул. Даже если бы ушли все ученики, Иоанн остался бы. А когда Иисуса не станет, Иоанн будет неуклонно и фанатично продолжать вести себя так, словно его учитель находится подле него.
«Ессеи без колебаний приняли бы его», – подумал Иисус.
Иоанн принадлежал к той же породе людей, что и Иоканаан Иоанн покраснел.
– Ты оцениваешь меня? – чуть слышно произнес он.
– Да, – ответил Иисус. – Ты получил благословение.
Иоанн отвел взгляд. Через несколько секунд он сказал:
– Он, я хочу сказать Иаков, вернется, не переживай.
– Как ты это можешь знать?
– Но иначе не может быть.
– Мне хотелось бы, чтобы он вернулся, потому что Он этого хочет, – сказал Иисус. – Не всем легко отдавать себя. Мы плоть и кровь, а отдавать себя, плоть и кровь, Отцу – трудно.
Иисус заморгал. Это напоминало завещание Иоканаана.
– Только через плоть!
– Я что-нибудь не так сказал?
– Нет. Ты получил благословение.
– Ты не слушал мое сердце и нутро.
– Слушал.
– А остальные?
– Каждому – свое.
Иисус встал и направился в луга. Ученики последовали за ним, а затем все они вновь побрели по дороге. В сумерках они добрались до Тивериады. Почти сразу же вокруг них образовалась плотная толпа. Иисуса радостно приветствовали.
– Вот Мессия, слушайте его! – кричала какая-то женщина.
К Иисусу обратился мужчина:
– Куда ты идешь, Сын Человеческий?
Когда люди узнали, что Иисус идет в Иерусалим, они запротестовали.
– Разве пастух бросает своих овец из-за боязни волков. спросил Иисус. – Я знаю своих овец, а мои овцы знают меня, как я знаю Отца и как Отец меня знает. Я отдам жизнь за своих овец.
Люди подняли факелы высоко над головой, чтобы лучше разглядеть Иисуса в сгущавшейся мгле. Вдруг Иисус кого-то узнал в толпе.
– Это ты, Фома? – крикнул он.
Фома отделился от толпы и подошел к Иисусу.
– Вот и я, учитель!
Казалось, Фома готов расплакаться. Выглядел он уставшим.
– Ты богат умом, Фома, то есть ты беден, поскольку одного ума маловато. Только сердце дарит мудрость.
– Я с тобой, учитель.
– Что заставило тебя изменить мнение? – спросил Иисус.
– В первый раз или сейчас? – ответил вопросом на вопрос Фома.
Иисус не смог сдержать смех. Фома тоже рассмеялся. Толпа оцепенела. Значит, Мессия может шутить?
