Теперь или никогда – она жаждала его поцелуев, нуждалась в них, готовая при этом дать любой отпор. Позвоночник натянулся, как струна. Но глаза Лаэма были синее любого моря. И смотрели так открыто и доверчиво, что, по мере того как он целовал ее – медленно, по капле, – всякая мысль об отпоре полностью улетучилась из ее головы.
Наверное, она вздохнула, и Лаэм принял это как знак. Он лег на левую сторону и правой рукой обнял ее, поглаживая по спине, и все целовал, нежно и крепко. Его язык был таким горячим, и она легонько куснула его – совсем легонько, но неожиданность этого движения переполнила их чувства через край.
Одежда полетела в разные стороны. Лили так и не поняла, кто расстегивал кнопки и спускал молнии, но сорочки, его брюки, потом ее брюки, потом все остальное оказалось на полу, а они – снова на кровати. Единственным светом в комнате служила маленькая настольная лампа, теплая, смутная. Лили никогда не видела Лаэма без рубашки. Ей хотелось взглянуть на него, но было боязно.
Лаэм лежал на спине и глядел на Лили. Она медленно перевела взгляд с его сильной, широкой груди на левое плечо. Оно тоже было сильным; рука оканчивалась немного ниже плеча, оставляя примерно шесть дюймов предплечья.
Потом она увидела его левый бок – весь в рваных шрамах и старых швах. Рука зажила, но бок напоминал о свирепости акулы, обо всех перенесенных операциях. Лили наклонилась и нежно поцеловала левую сторону его тела.
Они обнялись и застыли в долгом поцелуе. Лаэм пробежал пальцами по ее телу, и она выгнулась. Он поцеловал ее еще крепче, и на мгновение все исчезло. Она приподняла бедра, желая его так, как никогда ничего не желала.
Поцелуй удерживал ее в сознании, но от его прикосновений Лили совершенно теряла голову. Она дрожала, каждой клеткой ощущая его тело: изгиб позвоночника, узость его бедер, широту плеч, сильные ноги. Он обнимал и покачивал ее, не останавливаясь, даже если она тихонько вскрикивала, и все старое, холодное, застывшее уходило из нее, и она все не переставала удивляться тому, что, оказывается, все еще способна чувствовать и все еще способна любить.
Они заснули вместе, крепко обнявшись. Несколько раз за ночь Лили просыпалась, но ей не хотелось двигаться, не хотелось отрываться от Лаэма. Лежа рядом с ним, она ощущала, как ее переполняет неимоверная радость. Он пошевелился во сне, правой рукой коснувшись ее груди. Они снова обнялись, словно это было чем-то самым обычным и привычным для них. Словно они любили друг друга долгие годы и лишь ждали наилучшего момента, чтобы вместе начать новую жизнь.
Лили чувствовала, как невольно смыкаются веки и она засыпает снова, но ей хотелось отодвинуть сон хотя бы на минуту, чтобы еще раз убедиться, что она здесь, рядом с Лаэмом, и что Роуз теперь в полной безопасности.
***
С того времени как Роуз перевели в общее отделение, она пошла на поправку поистине удивительными темпами. Сердце Лили парило от счастья, вызванного с одной стороны самочувствием Роуз, с другой – любовью к Лаэму.
Роуз избавилась от всех трубок, датчиков, аппаратов и проводов уже через сутки после операции, и к тому моменту, когда она очутилась в новой палате, ничто не ограничивало ее в движении. Ей не терпелось как можно больше гулять, и вскоре врачи дали на это добро. Лили никогда не видела, чтобы Роуз так тянуло домой. И еще Лили не помнила, чтобы у нее самой было такое желание жить. Словно и для нее нашелся тот волшебный ключик, которым владели многие люди, и благодаря отпертой дверце, каждый день наполнялся смыслом.
Обычно после операции Роуз вела себя немного неуверенно и осторожно, она держала левую руку у плеча и сутулилась, инстинктивно защищая область сердца. Лили очень хорошо понимала этот маневр. Но на этот раз она видела, что дочь старается двигаться свободно, держаться прямо, памятуя о том опыте, который ей неоднократно приходилось испытывать в виде всевозможных процедур, после чего она поняла, что физиотерапия ей совсем не по нраву. Лили не вполне понимала, почему после всех трудностей и тягот, через которые прошла Роуз, такой пустяк казался девочке непреодолимым.
Теперь, когда успешно проведенная операция осталась позади, Лаэм вернулся домой, чтобы заняться наконец работой. Его отсутствие отдавалось болью в сердцах обоих – и Лаэма, и Лили; уже самый факт, что ему нужно уезжать, опечалил ее. Но он звонил ей каждое утро и каждый вечер. И каждый третий день, несмотря на внушительное расстояние, приезжал навестить их, чему Лили бывала безумно рада.
Радовалась и Роуз. Она расцвела, как тот цветок, что дал ей имя, наливалась румянцем и набирала здоровье не по дням, а по часам.
Лили стояла в сторонке, наблюдая, как они с Лаэмом беседовали и смеялись, как Лаэм показывал ей ноутбук с пульсирующей зеленой точкой Нэнни рядом с бухтой Бостона.
– Почему она здесь? – спрашивала Роуз уже в который раз, потому что ей нравилось получать на это один и тот же ответ.
– Нам не дано об этом знать, – отвечал Лаэм, поглядывая на Лили. – Но нам с мамой кажется, что ей хочется быть с тобой рядом.
– Но она же меня не знает!
– А мне думается, что знает, – отвечал Лаэм.
– Но я же девочка, а она – кит. Мы же с ней никогда не разговаривали, не играли, не плавали вместе. Мама вышила мне про нее много картин, и они висят у меня на стене, но она-то меня не знает.
– Я тебе расскажу об этом вот какую историю, – сказал Лаэм. – Историю о том, каким образом Нэнни может тебя знать. Это история о морском ястребе и черной кошке.
– Но… – засомневалась Роуз.
Однако зеленые глаза распахнулись, и лицо озарила улыбка. И как раз в это время откуда ни возьмись появилась физиотерапевт, чтобы предупредить Роуз о том, что ее ждет по возвращении домой. Она показала ей, как держать левую руку и позвоночник, и проверила, имеются ли у Лили координаты службы послеоперационного наблюдения, расположенной неподалеку от Кейп-Хок. Лили заверила ее, что имеются.
Когда врач ушла, Роуз вдруг сникла. Она посмотрела на Лаэма, словно ждала, чтобы он подбодрил ее историей о ястребе и черной кошке.
Лили тоже хотелось послушать. Она решила, что он сразу же приступит к делу и поведает Роуз свою историю, чтобы отвлечь ее от довольно суровой программы, только что намеченной терапевтом. И несмотря на то что предписания были очень полезными и даже в каком-то смысле развлекательными, Лили понимала, что Роуз это встревожило. Сам Лаэм тоже, казалось, встревожен и озабочен.
– Это ведь не игрушки, Роуз, ты же понимаешь? – спросил он.
Она вскинула голову, словно желая узнать, о чем он говорит. Но, наверное, успела прочесть что-то по его глазам – глазам родственной души, знающей все об ее чувствах, – потому что она просто покачала головой и затем наклонила ее так низко, что подбородком коснулась груди. Когда она снова подняла лицо, оно было мокро от слез.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
