Сандра решила начать курить, не столько из желания травить дымом свои израненные лёгкие, а чтобы окончательно перестать казаться милой девушкой. Она внимательно наблюдала за солдатами и копировала их манеру держать сигарету, движения рукой и пальцами, поджимание губ, вдохи и выдохи. Может в кино времён веймарской системы курящая женщина и выглядела эротично, но это точно не относилось к Сандре.
— Эй, крошка, — махал ей рукой какой-то солдат поблизости.
Сандра узнала его по голосу. Это на него она упала, добравшись до третьей роты в овраге. Он же и ощупал её за ягодицы при первой же подвернувшейся возможности. Этот жизнерадостный нахал, на вид тридцати пяти лет, был выше её на голову, плечист, но очень уж худ. Не теряя времени, он тут же подошёл ближе и спросил:
— У тебя будет прикурить?
Сандра протянула ему папиросу, в надежде, что теперь-то он от неё точно отстанет. Но не тут-то было. С прищуром солдат внимательно рассматривал её, пока пару раз затянулся.
— Я Ойген Штеманн из третьей роты, — наконец представился он. — Твою фамилию я слышал, а вот имени не знаю.
— Александра.
— Хорошее имя для войны, не совсем женское.
Сандра непонимающе захлопала глазами, а Штеманн продолжал изучающе её разглядывать.
— Скажите прямо, — потребовала она, — чего вы от меня хотите?
Он лишь пожал плечами и сказал:
— Ничего. Я просто хотел выразить слова признательности. Ты ведь сделала для нашей роты очень важную вещь. Если бы не линия связи, которую ты проложили, мы бы не получили приказ к отступлению, так бы и полегли в том овраге. Но ты смогла не только прийти к нам, но и не побоялась вернуться в штаб. На такое мало кто решится, даже если захочет доказать перед командованием свою доблесть.
— Это была не доблесть, а глупость, — мрачно призналась Сандра, — больше я её не повторю.
— Ты себя недооцениваешь, крошка. Поверь мне, не каждый солдат кинется к передовой без оружия в самый разгар боя.
— Я и не думала об оружии. Оно мне не положено.
— Знакомая история, — загадочно улыбнулся он. — Мне вот, одно время, тоже было не положено. Теперь удивляюсь, как только жив остался… А тебя в нашей роте теперь считают за настоящего солдата, хоть без оружия и с кудрями.
Сандра даже не знала, как реагировать на сказанное. Это похвала? Признание? Или завуалированная насмешка?
— Я обратил внимание, ты всегда одна, молчишь, ни с кем не сходишься. Это ведь совсем не по-фронтовому, не в духе товарищества.
— При чём тут товарищество? — раздражённо вопросила Сандра. — Я не солдат, а женщина, если ты не заметил.
Штеманна её слова только развеселили.
— Очень даже заметил, крошка. Так может, я буду твоим товарищем, — тут же предложил он, — и пусть остальные завидуют.
Что это, изысканное предложение чего-то большего чём дружба или… Додумать мысль до логического финала Ойген ей не дал. Он склонился над самым ухом Сандры и в полголоса произнес:
— Ты ведь знаешь, что такое 175-ый параграф? Так вот, можешь считать меня закоренелым преступником и не бояться за свою девичью честь.
После этих слов он отстранился и ещё раз затянулся, с улыбкой разглядывая её явно удивленное выражение лица. А Сандра в свою очередь разглядывала его, все ещё не веря услышанному. Он — гомосексуалист? Да в жизни бы не подумала! На вид неизнеженный и нежеманный, мужчина как мужчина, даже симпатичный. А на самом-то деле… Неисправимый гомосексуалист — что может быть безопаснее. Лишь бы он сказал о себе правду, а не наврал для отвода глаз. Хотя, о таком в батальоне врать не станут. Здесь эти осужденные не в фаворе.
На всякий случай Сандра разыскала в штабе личное дело Ойген Штеманна и убедилась, что он её действительно не обманул. После этого Сандра куда охотней делилась с новоявленным товарищем папиросой, пока в батальоне было затишье и находилось время перекинуться друг с другом парой слов.
Вскоре, во время очередного перекура, она услышала от Ойгена историю, как он попал в испытательный батальон. Оказалось, это не первое место, где он проходил перевоспитание.
— Сначала я угодил в штрафной полевой лагерь, — начал рассказывать он, когда Сандра протянула ему пачку с папиросами. — Пожалуй, самое жуткое место на свете. Работаешь по четырнадцать часов в сутки, еды получаешь лишь пятую часть от здешнего пайка. На прогулке ступишь чуть ближе к ограде — расстреляют без предупреждения. А ещё марши. Представь себе — пятьсот километров пешком вдоль берега Ледовитого океана ночью и с багажом на спине. После такого в России меня уже ничто не страшит. А тогда, если выбьешься из строя — расстрел. Еды во время марша не давали. Если рядом проезжали грузовики, из них нам выкидывали съестное. А потом расстреливали тех, кто осмелился подобрать. В общем, только четверть осужденных дошла до места.
Сандра слушала эту отповедь и понимала, что уже видела подобное — в Риге с советскими военнопленными — те же условия, то же обращение. Значит, деление на свой-чужой в Третьей империи происходит не по принципу крови. Чужими для нынешней власти стали и собственные граждане.
— А на месте нам приказали разминировать территорию вдоль передовой, — продолжал Ойген. — Мы откапывали, сапер обезвреживал, кто-то подрывался. Но самое поганое, это когда начинался обстрел. Война идёт, а мы копаем, и неизвестно, кто тебя пристрелит — противник или свои же в спину. И ведь оружия нам так и не дали — не положено. Приказали быть живыми мишенями. И тогда я решил — будь что будет — один чёрт, помирать с голоду или от пули. Ходил в зоне обстрела, не пригибался и не отползал. Как видишь, смерть — капризная дама, совсем меня не любит. А тогда выжил лишь каждый десятый. Скверное это место — штрафной лагерь. Если захотят, расстреляют за просто так. И ни некролога, ни похоронки домой. Если скажут поднять камень в тонну весом, придётся поднять, или получить пулю в лоб. Такие там порядки. Как только объявили, что можно перевестись в испытательный батальон, я не раздумывая согласился. Я ведь когда-то окончил военное училище, майором… был. А тут война, почему бы не искупить перед империей вину в том, что я такой подлец… А ведь я всего лишь жертва обстоятельств. Если бы не…
— Слушай, — перебила его Сандра, — я не хочу ничего слышать о том, за что тебя осудили, и что происходит в вашей экспериментальной третьей роте, тоже знать не хочу. Не надо мне об этом говорить, я всё равно не оценю.
— Ладно, как скажешь, неженка, — пожал плечами Ойген. — Я тебя тоже не буду спрашивать, что ты такое натворила, раз оказалась здесь.
— Вот именно, не надо.
Немного помолчав, Ойген продолжил делиться своими мыслями и переживаниями с Сандрой. Она понимала, в роте никому не интересны его слова, может быть кто-то лишь устало улыбнётся или с усмешкой похлопает Ойгена по плечу. А она женщина, а значит, по природе — отзывчивое существо, которое выслушает, и может быть, даже поймёт. Во всяком случае, Ойген на это надеялся, и Сандра не смела его разочаровывать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
