Однажды ночью в январе 1858 года Дуглас работал в типографии. Скованный студеной тишиной зимней ночи, дом спал. За окном крупными хлопьями падал снег, застилая улицу белой пеленой, стирая контуры и углы, пряча дорожки и ограды, приглушая все звуки. Вдруг Дуглас услыхал, что кто-то стучится в окно. Он тотчас задул огонь: на улице не должно быть видно теней, когда впускаешь в дом беглого раба. Но даже в темноте он сразу узнал плотно закутанную фигуру.
— Джон Браун! — тихо и радостно воскликнул Дуглас.
Он втащил гостя в комнату и кинулся стряхивать с «его снег. Дрожащими руками зажег лампу. Потом повернулся и оглядел человека, который для борьбы с рабством не пожалел ни репутации, ни собственной жизни, ни жизни своих детей. Браун отощал, и без того легкая его плоть еще больше высохла. Но, несмотря ни на что, казалось, что кости его высечены из гранита и в бренном теле горит мощный неугасимый дух.
— Вы живы, Джон Браун! — Эти наивные слова вырвались непроизвольно, но Браун наградил Дугласа улыбкой — одной из тех редких улыбок, знакомых лишь немногим людям и всегда покорявших сердца детей.
— Да, Дуглас. И теперь я могу выполнить свою миссию.
Сердце Дугласа радостно замерло. Джон Браун не бежал ниоткуда, он явился не за тем, чтобы прятаться, — не в его это характере!
— Фредерик умер! — Браун произнес это сухо и отрывисто, но лицо его судорожно передернулось от боли.
— О Джон, Джон!
Дуглас бережно усадил старика в кресло и, став перед ним на колени, стянул с него тяжелые сапоги, потом поспешил принести ему поесть. Браун был страшно голоден: он глотал куски, не пережевывая, и жадно запивал теплым молоком.
— Як вам из Чикаго. Был в Национальном обществе помощи Канзасу. Они собираются вооружить один отряд. Я привез письма от губернатора Чейза и губернатора Робинсона. Оба поддерживают мой план.
Дуглас выразил радостное удивление. Браун вытер свою растрепанную бороду; что-то похожее на усмешку скользнуло по его лицу.
— Канзас объявили свободным, и добрые люди рады были избавиться от меня, — сухо пояснил он.
Дуглас подумал: «Все-таки посадить такого человека в тюрьму они не посмели!»
Браун привез с собой окончательно выработанный план. Он расстелил на столе карты и начал объяснять, показывая тупым карандашом направления будущих рейдов.
— Когда господь создавал здесь Аллеганские горы, он знал, что им еще придется стать убежищем для рабов. Мы пойдем туда, в горы, расставим посты через каждые пять миль и бросим клич. Рабы сбегутся к нам, и в этой естественной крепости мы их будем прятать.
Дуглас следил за скользящим карандашом.
— Мы вооружим каждую группу по всем правилам, — объяснял Браун, — хотя насилия будем избегать, разве только в порядке самозащиты. Но уж если придется прибегнуть к оружию, то тем, кто на нас нападет, это дорого обойдется; мы не посчитаемся, кто они: гражданские или военные. Мы переломим хребет рабству, заставим плантаторов понять, что рабовладение — ненадежное дело. Кому охота будет вкладывать деньги в такую собственность, которая в один прекрасный день возьмет да сбежит от хозяина! — Браун лукаво подмигнул. — Мне не жаль ни денег, ни сил, потраченных в Канзасе, — продолжал он, — но все мои средства исчерпались. Нам нужны ружья, патроны, продовольствие и одежда. Потом-то мы будем доставать все на месте. Ядро моей группы замечательное! — Какая-то тень скользнула по его лицу. — Эти люди сумели уже доказать свою преданность делу.
Браун еще долго говорил о том, что надо организовать три военные школы: одну в Айове, вторую — в северной части штата Огайо и третью — в Канаде. Последняя должна стать постоянной.
— Ведь беглых негров будут переправлять в Канаду, и каждый из них должен научиться охранять «дорогу», — пояснил он.
— Сколько же потребуется лет, если мы намереваемся таким образом освобождать рабов? — заметил его друг.
— Не так уж много! Ведь с каждым месяцем наши опорные пункты будут продвигаться все дальше на юг! — Карандаш Брауна заскользил по Теннесси, потом спустился к Джорджии, Алабаме и, наконец, уткнулся в Миссисипи. — Дойдем до дельты. Рабы сами вырвутся из неволи.
Уже рассвело, когда они поднялись в квартиру Дугласа.
— Вам необходимо хоть немного поспать, Джон Браун!
Но старик не ложился. Он пытливо вглядывался в широкое коричневое лицо. Дуглас понимающе кивнул:
— Я с вами, Джон Браун. Но отдохните хоть немножко. А после поговорим. — И с этими словами Дуглас на цыпочках вышел из комнаты.
Через несколько дней Джон Браун покинул дом на Александр-стрит; его ждали в других местах. Первым делом он отправился в Бостон на средства Джорджа Стернса — лидера массачусетсских аболиционистов. Стернс, до сих пор не имевший случая познакомиться с Брауном, прислал ему приглашение на встречу с Друзьями свободы. Их знакомство состоялось на улице возле помещения Общества при посредстве одного канзасца; оттуда Стернс повез Брауна к себе домой.
Когда жена Стернса вошла в гостиную поглядеть на человека, чье имя летом 1856 года передавалось из уст в уста, он в ту минуту говорил: «Господа, я считаю, что Золотое правило и Декларация независимости— это одно неделимое целое».
«Мне почудилось, — писала она позднее, вспоминая глубокое впечатление, произведенное моральным магнетизмом Брауна, — что среди нас очутился герой эпохи Кромвеля».
По воспоминаниям этой женщины, Эмерсон назвал Брауна «самой идеальной личностью, ибо он стремился претворить все свои замыслы в действия». Но сам он с поразительной скромностью оценивал свои дела.
Стернс никак не мог выбрать удобный всем Друзьям день для встречи с Брауном и потому был вынужден назначить ее на воскресенье. Опасаясь, что Браун, как религиозный человек, не согласится, Стернс заранее рассыпался в извинениях.
— Мистер Стернс, — прервал его Джон Браун, — если у меня есть овечка, которою надо вытащить из ямы, то мне и святая суббота не помешает.
Браун ездил в Конкорд к Генри Торо. Вдвоем они сидели за столом, заваленным еловыми шишками, ветками, птичьими гнездами и чучелами птиц. Брали из большой миски орехи, раскалывали их зубами и вели задушевный разговор. Тощий, узкогрудый Торо поднимал некрасивое длинноносое лицо и буравил собеседника взглядом, стараясь разгадать тайну этого стального характера. В эту встречу Браун сказал с большим чувством писателю-отшельнику свои знаменитые слова, впоследствии повторенные им в тюрьме:
— Когда в Стране Свободы одна шестая часть населения томится в рабстве, все свободные люди обязаны немедля восстать против этого!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
